**3 июня.**
Сегодня проснулась с камнем на душе. Стою у дверей квартиры моего сына, Дмитрия, и будто в тумане — неужели мне теперь нужно просить, чтобы меня впустили? В руке — потрёпанный пакет с вещами, внутри — усталость, горечь и тлеющая надежда. Дорога выдалась изматывающей: пять часов на раскалённой электричке, а мне так хотелось просто умыться, проглотить хоть ложку борща и передохнуть перед походом на погост к могиле бабушки, Анастасии Фёдоровны. Но слова, вырвавшиеся у меня, резанули даже меня саму: «Дима, пусти хоть на минутку. Умоюсь, переоденусь, если твоя Алёна не против… Потом сразу уйду, свечку поставлю. До чего же я дожила?»
Он смотрел на меня смущённо, в глазах мешалась любовь и какая-то виноватая растерянность. «Ма, да ладно тебе, заходи!» — буркнул он, но я-то знала: дело не в нём. Алёна, хоть и встречала меня всегда вежливо, в последние годы будто холодела, едва я переступала порог. Не скажу, что она грубила — нет, просто её улыбка становилась натянутой, когда я заводила разговоры о деревне или вспоминала, каким Дима был в детстве. А теперь вот я, мать, стою на пороге и чуть ли не вымаливаю право войти в дом, где вырос мой сын.
В прихожей я старалась дышать тише. Алёна хлопотала на кухне, сварила мне чай, но я отказалась — зачем ей лишние хлопоты? Попросила лишь разрешения ополоснуть лицо. Дмитрий подал чистое полотенце, пробормотал: «Ма, да расслабься ты», но тут же бросил взгляд в сторону кухни, будто опасаясь, что жена услышит. Этот взгляд — как нож в сердце. Раньше мы с ним могли говорить часами, а теперь я здесь будто на птичьих правах.
После умывания немного ожила. Алёна настояла, чтобы я поела, поставила передо мной тарелку дымящейся картошки с грибами. Сидя за столом, ловила себя на мысли: как же всё перевернулось. Когда Дима был маленьким, я крутилась как белка в колесе, чтобы он ни в чём не знал нужды. А он, помню, лет в двенадцать, клялся: «Мама, когда вырасту, куплю тебе квартиру в центре, будешь жить как царица!» Я тогда смеялась, гладила его по вихрам: «Главное — чтобы ты был счастлив». И вот он вырос: крепкая семья, уютная квартира в Новосибирске, солидная должность. А я… я прошусь в гости на час.
Перед тем как идти на кладбище, собрала силы. Бабушка Анастасия ушла пять лет назад, и каждый год я приезжаю, чтобы вырвать сорняки, положить горсть земляники (она так её любила) и постоять в тишине. Дмитрий предлагал проводить, но я отказалась — нужно побыть одной. Шла медленно, вдыхая запах сосен. У могилы вытерла пыль с памятника, зажгла лампадку. Шептала бабушке: «Вот и я… А знаешь, мне иногда кажется, что я будто чужая теперь для собственного внука. Или это просто старость делает меня такой мнительной?»
Вернувшись, заметила, что Алёна стала мягче. Даже предложила остаться ночевать, но я вежливо отказалась — не хотела стеснять. Поблагодарила, обняла Дмитрия крепко-крепко. В его глазах читалась нежность, но и что-то неуловимо грустное. Может, и он чувствует эту незримую стену?
В электричке, пока мелькали за окном берёзовые рощи, думала о том, как жизнь движется по спирали. Дети взрослеют, обзаводятся своими заботами — это закон природы. Но почему же так горько осознавать, что та, кто пеленала его ночами, теперь должна робко стучаться в его дверь? Я не злюсь ни на Диму, ни на Алёну — у них своя жизнь, и слава Богу, что всё у них ладится. Но где-то в глубине теплится надежда: а вдруг когда-нибудь мы снова станем друг для друга не просто родственниками, а самыми близкими людьми? А пока… Пока буду приезжать, навещать бабушку, гладить по плечу своего взрослого мальчишку и верить: наша любовь — она ведь никуда не ушла. Просто спряталась поглубже.
