Неужели я теперь чужая?
День начался с тяжёлого камня на душе. Я стояла на пороге дома своего сына, Дмитрия, и не верила, что мне придётся просить позволения войти. В руке — небольшой узелок с вещами, а в сердце — смесь усталости, горечи и слабой надежды. Дорога вымотала — почти шесть часов в душной маршрутке из деревни, и всё, чего хотелось, — сполоснуться с дороги, перехватить кусок хлеба и немного передохнуть перед походом на кладбище, где лежит моя покойная мать, Матрёна Семёновна. Но слова, которые я выдавила из себя, до сих пор жгут горло: «Дима, пусти хоть на часок. Умойся, перекушу, если твоя Ольга не против, а потом — к маме, свечку поставлю. Неужели так всё и должно быть?»
Дмитрий смотрел на меня с неловкостью. В его глазах читалась и любовь, и смущение, и даже растерянность. Он сразу кивнул: «Мама, да заходи, конечно, о чём речь?» Но я знала — дело не только в нём. Его жена, Ольга, всегда была приветлива, но в последние годы я замечала: мои визиты её напрягают. Она не говорила этого прямо, но я чувствовала — мои рассказы о деревне, воспоминания о прошлом, даже просто моё присутствие ей в тягость. И вот теперь я, родная мать, почти умоляю пропустить меня в дом собственного сына.
Войдя, я старалась не шуметь. Ольга стояла у плиты, готовя ужин. Она улыбнулась, поздоровалась, предложила чаю, но я отказалась — не хотела мешать. Попросила только ванную. Дмитрий проводил меня, принёс свежее полотенце и сказал: «Мама, не переживай, всё в порядке». Но я заметила, как он украдкой глянул на кухню — будто боялся, что Ольга услышит. Ещё одна колотая рана. Раньше мы с Димой были неразлучны, делились всем, а теперь я здесь — словно назойливая гостья, которой надо знать своё место.
После душа стало немного легче. Сидя за столом с тарелкой горячих щей, которые Ольга всё же настояла мне налить, я думала о том, как всё переменилось. Когда Дима был маленьким, я горбатилась на двух работах, чтобы он не знал нужды. Жили бедно, но я следила, чтобы у него было всё, как у других. Помню, он, ещё пацаном, обещал: «Мама, когда вырасту, куплю тебе большую квартиру в Москве, и ты больше никогда не будешь работать». Я смеялась, гладила его по голове и говорила, что мне ничего не надо, кроме его счастья. Теперь он взрослый, крепко стоит на ногах, у него семья, хорошая работа. А я стою у его двери и прошу пустить меня на час.
После еды собралась на кладбище. Это была главная цель поездки. Моя мать, Матрёна Семёновна, умерла пять лет назад, и с тех пор я каждый год приезжаю к ней — убрать могилу, поставить свечку, просто посидеть рядом, вспоминая её ласковые руки и мудрые слова. Дмитрий хотел проводить, но я отказалась — хотелось побыть одной. Шла медленно, осенний воздух прояснял мысли. На кладбище подмела плиту, положила свежие хризантемы, зажгла свечу. Сидя у холмика, шептала матери: «Мам, неужели я теперь чужая для своего сына? Или это мне только кажется?»
Вернувшись в дом, почувствовала — стало чуть проще. Ольга предложила остаться ночевать, но я отказалась — не хотела лишних обременений. Поблагодарила её за хлебосольство, обняла Дмитрия, пообещала скоро приехать снова. В его глазах была любовь, но и грусть. Может, и он чувствует, что между нами выросла эта невидимая стена?
Са”Автобус тронулся, и я, глядя в потускневшее окно, подумала, что, может быть, это не они отдалились, а я так и не смогла принять, что мой мальчик вырос.”
