Я знаю, каково это — лишиться всего и всё же не сломаться. Знаю, как прятать слёзы за повседневными хлопотами, за той самой улыбкой, с которой встречаешь новый день. И знаю, каково это — быть преданной теми, ради кого готова была отдать последнее. Меня зовут Анна Степановна. Год назад, если б кто-то сказал, что моя родная дочь выставит меня на улицу, как нищую, — я бы лишь горько усмехнулась. Но жизнь бьёт всегда по самому больному.
Мы с супругом прожили двадцать лет в мире да согласии. Он трудился на мукомольном заводе, без высоких помыслов, просто кормил семью. Погиб он внезапно: рукав телогрейки затянуло в механизм — и не стало его. От тела почти ничего не осталось. Это была первая рана в моём сердце. Осталась я одна с двумя детьми: сыном да дочкой. Сын вскоре ушёл в армию — и вернулся в цинковом гробу. Какой-то шутник решил поиграть с автоматом. Нажал на спуск — и не стало моего мальчика.
Я едва не сошла с ума от горя, но держалась ради младшей — ради Наденьки. Она заканчивала школу, была умницей, красавицей, с мечтами о будущем. И когда у неё появился ухоженный, денежный жених, я обрадовалась: может, хоть ей судьба улыбнётся.
Свадьбу сыграли быстро. Надя хотела всё «как у людей» — банкет, платье с кринолином, автомобиль с шофёром. Я выбилась из сил: заняла денег, продала бабкины серьги, истратила все накопления. Ради неё. Родители жениха были чопорными, холодными. Мне они сразу не понравились. Смотрели сверху вниз, разговаривали со мной, как с кухаркой. Но я молчала — не хотела портить дочери праздник.
После свадьбы молодые приехали ко мне: «Мама, ты же сама знаешь, как трудно с жильём. Давай продадим твою квартиру и купим нам с Сергеем хорошую». Я сперва не поверила, но Надя настаивала. Рыдала, клялась, что будет вечно благодарна. Уговорили. Продали моё жильё, купили себе просторную двушку, а я перебралась в глухую деревню — в покосившуюся избёнку моей покойной матери.
Там было тихо, пусто и тяжело. Однажды мне захотелось съездить в город — навестить могилы мужа и сына. Позвонила Наде — та не взяла трубку. Решила поехать без предупреждения. Постучала в дверь. Открыл зять. Лицо — как каменное. Впустил нехотя. Надя обрадовалась, но муж тут же её одёрнул. Посадила меня на кухне, налила чаю, а потом говорит: «Мама, прости, но остаться ты у нас не сможешь. Вызову тебе такси до вокзала». Я смотрела на неё и не верила — это говорила моя кровь, ради которой я отдала всё.
От такси я отказалась. На улице мороз, автобусы не ходят. Пришлось ночевать на лавочке у подъезда. Но я не жалела — хоть побывала на кладбище, хоть поговорила с родными.
Вернулась домой и дала себе слово: больше не поеду к ней первой. Пусть сама вспомнит.
Прошёл почти год. И вдруг скрипнула калитка. На пороге стояла Надя — беременная, с узлом в руках и пустыми глазами. Плакала. Оказалось, зять выгнал её. Ту самую, ради которой я осталась без крова. Я спросила: «А квартира?» — «На него записана. Он всё переоформил, да ещё и мать его в документах подписала. Мама, у меня ничего нет…»
Я поехала к сватам. А те тычут бумагами: мол, жильё куплено в браке, значит, пополам. А про мои деньги — ни слова. Попросила хоть часть вернуть — рассмеялись. Сказали, что сделали ремонт, и этим всё покрылось.
Подала в суд. Но закон — не на стороне матерей, которые верят на слово. Отказали. Всё оформлено по правилам — только не по правде.
Надя осталась со мной. Стыдилась, рыдала, просила прощения. А я смотрела на неё и чувствовала ту же любовь. Обняла, поцеловала в лоб и сказала: «Ты моя дочь. Я с тобой, пока дышу».
Может, зятя всё же совесть заела. Потому что после рождения внучки он вдруг перевёл мне сто тысяч рублей. Без объяснений. Деньги эти очень кстати — зима выдалась лютая. Надя уговаривала снять хоть комнату в городе. Я сказала, что подумаю. А сама снова глянула в окно — туда, где две могилы. И прошептала: «Простите, не уберегла нашу девочку. Но я с ней… пока Бог даёт силы».
