Отец вспомнил, что у него есть дочь… лишь когда прослышал о бабушкином наследстве.
Моя жизнь никогда не была лёгкой, но настоящим ударом оказалось не сиротское детство, а внезапное появление того, кого я когда-то звала отцом — после пятнадцати лет молчания. И пришёл он не с извинениями, не с подарками. С требованием: «Отдай половину».
Родители разошлись, когда мне едва исполнилось четыре. Мать быстро спилась, суд забрал у неё права, а отец, не справившись с ролью родителя, отвёз меня к своей матери в глухую деревню под Вологдой. Сам он остался в городе, навещал редко — раз в полгода, а то и реже.
Я пошла в сельскую школу, научилась сажать картошку, штопать на старенькой «Зингере», ловить карасей, вязать банные веники и варить смородиновое варенье. Жизнь с бабушкой была суровой, но честной. В третьем классе отец приехал с чужой женщиной. Меня выпроводили на улицу. Вернулась — в доме лишь бабушка, сидит в кресле, взгляд пустой.
— Где папа? — спросила я.
— Не вернётся, Анечка, — только и сказала она.
И правда, не вернулся. Завёл новую семью, стёр дочь из памяти. Мы с бабушкой жили вдвоём. Не плакала — у меня была она. Твёрдая, как камень, и тёплая, как печка. Она стала мне всем: и матерью, и отцом, и единственным другом.
Когда окончила девятый класс, тётя Глаша, местная портниха, сказала:
— Руки у тебя — золото. Поступай в техникум, не закапывай талант в грядках.
Я послушалась. Уехала в город. Училась, подрабатывала, не пропадала. Отец жил буквально в двух трамвайных остановках от моего общага — но за четыре года ни разу не поинтересовался, жива ли я. Я тоже не искала встреч.
После техникума устроилась в ателье, вышла замуж за Виктора. Снимали крохотную хрущёвку, но каждые выходные мчались в деревню к бабушке. Она души не чаяла в Викторе. Ликовала, когда узнала, что я беременна. Вот только внука так и не дождалась…
Когда бабушка умерла, мир осиротел. Потом пришёл нотариус и сообщил: дом, земля, сбережения — всё моё. Я рыдала над этими бумагами. Не из-горели.
Отец на похороны не приехал. Ни звонка, ни письма. О смерти матери узнал спустя полгода. Как и о завещании. И тогда — впервые за пятнадцать лет — постучал в мою дверь.
Я не сразу признала в этом постаревшем мужчине отца. Он не стал церемониться:
— Наследство положено делить. Половина — моя.
Я рассмеялась ему в лицо. Громко, с горечью:
— Тебе? Половина? Ты ведь отказался и от меня, и от матери. А теперь вспомнил? Пахнет деньгами?
Он скривился, но Виктор встал рядом:
— Уходи. Сейчас — сам, или я помогу.
Отец подал в суд. Но даже закон оказался на моей стороне. Он проиграл, заплатил штраф, снова исчез.
А мы с Виктором открыли свою швейную мастерскую. Шили робы — для сварщиков, медсестёр, работников заправок. Заказов хватало. Жили, строили своё.
Отца я больше не видела. И не хочу. Бабушка — вот кто был мне семьёй. Я выстояла, потому что она верила: я достойна большего. И теперь живу так, чтобы ей было за меня не стыдно. Где-то там, за облаками…
