— Раньше люди жили без этих ваших ДНК-тестов, — вздыхала моя подруга Катя, попивая чай с брусничным вареньем. — Жили себе, детей растили, семьи строили. Кто там на кого похож — так это бабушки у подъезда сплетничали. А сейчас? Один тест — и вся жизнь коту под хвост! Скажи, кому нужна такая правда? Та, что рушит всё нафиг?
И рассказала мне историю, после которой я три дня борщ есть не могла.
Жили-были в Нижнем Новгороде молодые супруги — Сергей Петрович и Леночка. Жили не тужили: работа, дача, пятилетний сынишка Ванюша. Сергей души в ребенке не чаял — на плечах катал, в хоккейную секцию водил, “Конька-Горбунка” на ночь читал. Бабушка Мария Ивановна пироги пекла, дед Николай Васильевич мастерил деревянные игрушки. Идиллия, да и только. Пока не грянул гром.
Ванюша стал жаловаться на здоровье: то голова болит, то ноги подкашиваются, то сил нет даже в садик сходить. Врачи в местной поликлинике разводили руками — анализы в норме, узи в норме, рентген в норме. Пока один умный дядька не отправил их в Москву, к генетику.
Там начался допрос: “Какие наследственные болезни в роду? Кто чем болел? У кого были похожие симптомы?” Родители пожимали плечами — да нет же, все здоровы как быки! Бабушку с дедом допросили — те же песни.
— Странно, — чесал затылок профессор. — За двадцать лет практики впервые вижу, чтоб такая болячка из ниоткуда взялась. Теоретически возможно, но практически…
С каждым новым специалистом история повторялась: “Наследственное? Не может быть!” Сергей терпел-терпел, да не вытерпел — и тайком сделал тест ДНК. Результат оказался хуже, чем очередь в ЖЭКе в конце месяца.
Ваня — не его сын.
Лена, увидев бумажку, сначала побелела как мел, потом разревелась в три ручья. Призналась: да, был один раз. Ещё до свадьбы, когда они только познакомились. Случайность, глупость молодости. Она и сама была уверена, что ребёнок от Сергея.
Начался кромешный ад. Крики, битая посуда, хлопанье дверьми. Развод оформили быстрее, чем квартиру в ипотеку. Бабушка Мария Ивановна с давлением слегла, дед Николай в “Светлану” с инфарктом загремел. Ванюша глазёнками хлопает — ещё вчера папа обещал в “Кидзанию” сводить, а сегодня трубку не берёт. И почему бабуля теперь говорит, что он ей “не родной”?
— Ну зачем он это сделал? — Катя стукнула ложкой по столу. — Жили же нормально! Любил ребёнка, растил. Ну подумал бы что-то… да и забыл. А теперь что? Ребёнок без отца, жена без мужа, старики по больницам. Кому от этой правды легче?
Я молчала, перебирая крошки на скатерти.
— Врачи же сами говорили — бывает, мол, такое. Вот и вали всё на природу! А теперь… — Катя махнула рукой.
До сих пор вспоминаю эту историю, когда вижу рекламу ДНК-тестов. Что лучше — сладкая ложь или горькая правда? Изменит ли генетика любовь к ребёнку, которого сам пеленал и на горшок высаживал?
Трудно сказать. Но Катины слова врезались в память:
— Отец — не тот, кто гены передал, а тот, кто в три ночи горчичники ставить бегал.
