— Пусть поживёт одна — авось догадается, кого потеряла. А ты, сынок, не переживай, мамочка тебя не оставит…
— Ну что, Валентина Петровна, твой Алёшка-то от жены сбежал, да?
— Сбежал, ну и что? Теперь по всему району трубить собралась? — отрезала Валя, поправляя платок на голове.
Александр с Надей прожили вместе чуть больше трёх лет. Совсем недавно у них родилась кроха — долгожданная внучка, о которой Валентина грезила годами. Но беда в том, что Алёшка, как был маменькиным сынком, так им и остался. Вечно витал в облаках, немного инфантильный, избалованный её заботой и вечным «ну ладно, сынок».
— На фиг мне жена? — рассуждал он пару лет назад. — Только нервы мотать. Бабы — все одинаковые: сядут на шею и требуй, корми, развлекай.
Валя тогда только отмахивалась — лишь бы сынок был рядом. Работать он особо не стремился, но ей и этого хватало — дома сидит, под присмотром. Какая разница, что под тридцать — всё равно своя кровиночка.
Но однажды, будто озарение, Алёшка заявил: «Женюсь». Привёл Надю — скромную, тихую, с глазами, в которых читалась скорее надежда, чем уверенность. Валя выбор одобрила — не бой-баба, не ветреная, хозяйственная. Даже купила молодым домик в соседней деревне в честь такого события.
Сначала всё шло более-менее. Вот только Алёшка к семейной жизни оказался не готов. Работал где придётся — чаще всего сторожем, а потом и вовсе устроился на кладбище подрабатывать: «Там хоть начальства нет».
— Не могу, мам, она меня достаёт! — жаловался он Вале. — То работа не та, то денег мало, то баню новую требуй!
— Ох, Алёшенька, — вздыхала Валя. — Ну и невеста тебе попалась… Не жена, а обуза. Поживи у меня, пусть сама подумает, каково это — одной крутиться.
С тех пор Алёшка начал мотаться: то к Наде, то обратно к маме. Возвращался вечно обиженный. А Надя… та самая тихая Надя — вдруг начала огрызаться, кричать, плакать. И в один из таких дней Алёшка, хлопнув дверью, ушёл «навсегда».
— Доконала! — заявил он, усаживаясь за мамин стол. — Представляешь, заявила, что я не мужик, если денег не приношу! Пусть теперь сама крутится, ребёнка пеленает. Я ей больше ничего не должен!
— Верно, сынок. Нашлась принцесса! Иди, поешь щей, я специально твоих любимых наварила.
О дочке он вспоминал всё реже. Говорил: «Ну, что там сложного — покормил, погулял, спать уложил». А Надя тем временем вернулась к родителям. Валя и ей успела в сердцах бросить:
— Чего припёрлась? Дом тебе дали, мужа дали — всё не хорошо. Терпи, как мы терпели!
Соседки перешёптывались: мол, у Алёшки дочь растёт, а он — как ни в чём не бывало, дома сидит, сериалы смотрит.
— Валя, ты бы хоть внучку проведала, — как-то заметила соседка. — Надя одна с ребёнком, родители помогают, а вы будто и не вспоминаете.
— Наговорила тебе, видать! — отмахнулась Валя. — Не смогла с мужем ужиться — теперь пусть мучается. А внучку… я через суд заберу. Она ж моя, кровная!
— Ты это серьёзно? У матери ребёнка отнять? Да у твоего Алёхи даже работы-то нет, он только на диване валяться горазд!
— Не гони! Он у меня просто… передышку берёт. Вот очухается — и за дело возьмётся.
Но годы шли, а Алёха всё лежал. Ни работы, ни стремлений. Только нытьё про «стервозных баб» да жалобы, что все вокруг виноваты.
— Алёш, может, хотя бы к Наде сходишь, дочку увидишь… — как-то робко предложила Валя.
— Ты чего, мам? Опять начнётся: «Ты то, ты это, денег нет». Надоело. Я живу для себя!
И вот тогда её осенило. До самого нутра. До дрожи в коленях.
— Хватит, сынок, — сказала она однажды. — Мне уже стыдно перед людьми за тебя. Если Надя алименты подаст — сам разбирайся. Я больше не прикрываю. Ты уже не мальчик.
Поздно. Слишком поздно. Она поняла, что растила не мужчину, а капризного ребёнка, обиженного на весь свет. А Надя, между тем, второй раз замуж вышла — за спокойного, работящего мужика. Девочку тот принял как родную. А Алёха?.. Так и остался при маме. Без семьи, без цели, без желания хоть что-то менять.
Материнская любовь — слепа. Порой так слепа, что однажды можно очнуться рядом с чужым, ленивым взрослым, который уверен, что весь мир ему что-то должен.
