*Запись из дневника*
Всю жизнь я была прислугой для своих детей, пока в сорок восемь лет не узнала, что значит жить по-настоящему.
Анна сидела на потертом диване в своей московской квартире, уставившись на обои, которые пожелтели от времени. Ее руки — грубые от бесконечной готовки, стирки и уборки — лежали на коленях, будто чужие. Она вырастила троих: Ивана, Ольгу и Дашу. Была женой, которая ставила семью выше себя. Но в один день поняла: она не мать, не хозяйка, а служанка в собственном доме, где её мечты растворились в водовороте будней.
Дети стали её вселенной. С их рождения Анна забыла, что значит думать о себе. Вставала затемно, чтобы накормить их перед школой, гладила рубашки, проверяла уроки, стирала, пока её собственные платья пылились в шкафу. Когда Ваня в детстве болел, она ночами не смыкала глаз. Когда Оля захотела на балет, Анна экономила на себе, чтобы оплатить занятия. Когда Даша выпрашивала новый телефон, брала подработки. Она не спрашивала, чего хочет сама. Казалось, её удел — отдавать всё до последней копейки.
Муж Алексей не помогал. Возвращался с работы, усаживался перед телевизором и ждал ужина, как должного. «Ты же мать, тебе положено», — бросал он, если она осмеливалась сказать, что устала. Анна молчала, сжимая в кулаках обиду, и крутилась, как белка в колесе. Даже когда дети выросли, просьбы не кончились. «Мама, приготовь борщ», «Мама, погладь мне рубашку», «Мама, дай тысячу рублей на концерт». Она выполняла, не замечая, как её собственная жизнь тает, как весенний снег.
К сорока восьми она стала тенью. В зеркале — женщина с потухшим взглядом, с сединой, которую некогда закрасить, с руками, огрубевшими от быта. Подруга Галина как-то сказала: «Аня, ты живёшь для других. А где ты сама?» Анна отмахнулась, но слова засели глубоко. Разве она могла иначе? Ведь её долг — семья. Но внутри тлела искра, которая вскоре перевернула всё.
Перелом случился неожиданно. Ольга, уже взрослая, раздражённо бросила: «Мама, ты опять испортила мою блузку!» Анна, которая всю ночь гладила, застыла. Что-то в ней надломилось. Она оглядела разбросанные вещи, грязную посуду и поняла: хватит. Впервые за двадцать лет она не стала готовить ужин. Заперлась в комнате и рыдала — не от обиды, а от осознания, что жизнь прошла мимо.
На следующий день Анна сделала то, на что никогда не решалась: пошла в парикмахерскую. Сидела, смотрела, как падают на пол её тусклые волосы, и чувствовала, будто сбрасывает оковы. Купила платье — не думая, понравится ли оно Алексею или детям. Записалась на курсы керамики, о которых мечтала в юности. Каждый шаг был как первый глоток свободы.
Дети опешили. «Мама, ты теперь не будешь готовить?» — спорил Иван. «Буду, но не всегда. Учитесь сами», — ответила Анна, и голос дрожал от смеси страха и силы. Алексей ворчал, но она больше не боялась. Научилась говорить «нет» — и это слово стало её щитом. Она не разлюбила семью, но впервые поставила себя на первое место.
Год спустя Анна иначе смотрит на мир. Лепит горшки, которые продаёт на ярмарках. Смеётся громче, чем плачет. Её квартира пахнет теперь не только щами, но и глиной. Дети понемногу помогают. Алексей ворчит, но Анна твёрдо знает: если не примет её новой, уйдёт. Она больше не служанка. Она — женщина, которая в сорок восемь наконец расправила плечи.
*Вывод: быть счастливой — не эгоизм. Иногда надо разбить кувшин, чтобы слепить свой.*
