В те далёкие времена, когда июльский зной плавил воздух над бескрайними просторами деревни Берёзовка, что затерялась в оренбургских степях, пыльная дорога вилась лентой вдаль. «Нынче жара, как в бане. Хоть бы дождик с неба», — пробурчал шофёр, бросая взгляд в зеркало. Но Евдокия, сидевшая сзади, молчала, уставившись в окно. «Вот упрямая! Все дорогой трещат, а эта хоть бы слово. Куда путь держишь? Сразу видно — не здешняя. Что за человек такой?» — ворчал водитель, однако Евдокия лишь выдохнула: «Домой». Расплатившись, она вышла. Машина, фыркнув, умчалась, оставив её в облаке пыли.
Евдокия шла по знакомым с детства улочкам, но всё казалось чужим. Двадцать лет она не ступала на эту землю. Вот он, родительский дом, где её ждала мать. В сумерках светились два окна, а в одном мелькнул сгорбленный силуэт. «Боже, как она постарела…» — сердце Евдокии сжалось от вины, такой тяжкой, что не искупить. Грудь ныла, слёзы душили. «Мама… Родная…» Она хотела кинуться к двери, позвонить, упасть на колени, моля о прощении. Но ноги подкосились. «Не могу… Дайте минуту…» — прошептала она, опускаясь на скамью. Воспоминания, словно вихрь, нахлынули, унося в прошлое.
Её детство было беззаботным, как яркий воздушный шарик, подаренный отцом. В пять лет Дуня обожала свой красно-синий мяч, а когда он лопнул под колёсами телеги, слегла с лихорадкой. Мать, фельдшер местной больницы, выхаживала её, не отходя от постели. В тринадцать Дуня, долговязая, с нескладными ногами, страдала от насмешек: «Журавль!» «Мам, почему у меня грудь не растёт? Все смеются», — жаловалась она, прижимаясь к матери. «Ты моя красавица, всё у тебя в порядке», — утешала мать, гладя её волосы.
В семнадцать Дуня расцвела: стройная, с высокой грудью, она поступила в фельдшерскую школу. Там её настигла первая любовь. Григорий, студент старшего курса, мечтал стать врачом. Жил он у старушки, снимал угол. Их чувства вспыхнули вмиг. Григорий провожал Дуню домой, робко брал за руку, обнимал. Она жила только им. Однажды, когда родители уехали на свадьбу родственников, Дуня уговорила Григория остаться у неё. Три дня они были счастливы, клялись не расставаться. Договорились расписаться, как только Дуне исполнится восемнадцать.
Но родители вернулись раньше. Увидев Григория, отец, Василий Семёнович, побагровел. «Это Гриша, мы любим друг друга. Если он уйдёт, я уйду с ним», — твёрдо заявила Дуня. «Вон отсюда! Обоих вон!» — зарычал отец. Григорий выскочил, Дуня — за ним. Василий, багровый от ярости, мерил шагами избу. Он боготворил дочь, но её поступок разбил ему сердце. «Как она посмела так опозориться? Привела парня, пока нас нет!» — шипел он на жену, Агафью. «Ты её избаловала! Ничего не заставляла делать! Ты во всём виновата!»
«Не кричи! Зачем ей стирать да готовить? Я для чего? Привела парня — с кем не бывает», — тихо ответила Агафья, сдерживая слёзы. «Дура!» — рявкнул Василий и ударил её. Агафья пошатнулась, но устояла. «Ей семнадцать, теперь другие нравы», — прошептала она. «Жизнь одна! Ты погубила мою дочь!» — орал он. «Ты забыл, что у тебя есть дочь!» — выкрикнула Агафья. Василий замер. «Да, у меня есть дочь, Евдокия. А у тебя её нет. Её мать умерла в родах. Дуня была слабой, сиротой. Я поклялся у гроба жены вырастить её. Женился на тебе ради дочери. Ты, фельдшер, выходила её в больнице, полюбила. Я видел, как ты к ней привязалась. Помню, как ты сама предложила мне жениться, чтобы спасти её. Но не та мать, что родила, а та, что воспитала!»
Агафья задохнулась от боли. В дверях стояла Дуня, бледная, как полотно. «Значит, не родная? И молчала?» — деревянным голосом пробормотала она, подходя к отцу. «Здравствуй, папа. Мамка умерла, а ты эту в дом привёл? Вы мне оба опостылели!» — выкрикнула она и бросилась в свою комнату. «Дунечка, я люблю тебя, как родную! Прости!» — рыдала Агафья, стоя у двери, пока дочь собирала вещи. С узелком в руках она направилась к выходу. Агафья рухнула на колени: «Не уходи, доченька!» Дуня, крича: «Ты мне чужая!», топтала её руки, вырываясь. И ушла, захлопнув дверь в прошлое.
Дуня с Григорием поселились у него. Домой она не собиралась возвращаться — обида на отца и мачеху жгла душу. Старушка-хозяйка рассказала, что в день ухода Дуни отца сразил удар. Он умер в больнице. «Похороны сегодня. Пожалей мать, сходи», — уговаривала она. «Врут. Хотят заманить. Они меня выгнали. Она притворялась матерью!» — отрезала Дуня. Они прожили у старушки два месяца, не видя Агафью. Григорий получил диплом, Дуне исполнилось восемнадцать, они расписались и уехали в его родной город.
Григорий устроился фельдшером на «Скорую», Дуню взяли санитаркой в детдом. Прошло пятнадцать лет. Григорий окончил мединститут, стал врачом. Дуня выучилась на медсестру и вернулась в детдом. «Не могу бросить своих ребятьев», — говорила она. Они любили друг друга, но одно омрачало их счастье: Дуня не могла иметь детей. Много лет попытки были тщетны, а когда чудо случилось, ребёнок погиб в утробе. Чтобы спасти Дуню, врачи удалили матку. Григорий не упрекал жену, любил её безгранично. Укрывал её, когда она болела, целовал перед уходом, плакал с ней в её горе.
Три года назад они удочерили новорождённую девочку. Дуня влюбилась в неё с первого взгляда. Когда малышКогда девочка, названная Лизаветой, заплакала, сердце Евдокии дрогнуло, и она поняла, что теперь ни за что не отпустит её.
