Палящий июльский зной висел над выжженной степью посёлка Берёзовка, что затерялся где-то в Ростовской области. Дорога, извиваясь, уходила вдаль, словно змея. “Ну и жарища в этом году, а? Прямо как в бане. Хоть бы дождик”, — пробурчал таксист, с любопытством поглядывая в зеркало заднего вида. Но сидевшая сзади девушка молчала, уткнувшись носом в окно. “Ну и молчунья! Обычно бабы трещат без умолку, а эта за весь путь ни звука. К кому едешь-то? Видно же, что не местная”, — ворчал водитель, но в ответ услышал лишь тихое: “Домой”. Расплатившись, она вышла. Машина с урчанием умчалась, оставив её в облаке пыли.
Анфиса шла по знакомым с детства улочкам, но всё казалось чужим. Пятнадцать лет. Вот он, родительский дом, где ждала её мать. В сумерках тускло светились два окошка, в одном мелькнула сгорбленная фигура. “Господи, как же она постарела…” — сердце Анфисы сжалось от вины, такой тяжёлой, что не искупить. В горле встал ком, слёзы душили. “Мама… Родная…” Она хотела броситься к двери, звонить, пасть на колени, моля о прощении. Но ноги вдруг подкосились. “Не могу… Сейчас… Посижу…” — прошептала она, опускаясь на скамейку. Воспоминания нахлынули, будто волна, унося в прошлое.
Её детство было ярким, как тот воздушный шарик, подаренный отцом. В пять лет Анфиса обожала свой красно-синий мяч, а когда он лопнул под колёсами грузовика, слегла с температурой. Мама, педиатр, выхаживала её, не отходя от кроватки. В тринадцать — худая, долговязая, с вечными синяками на коленках — она страдала от обидного прозвища “Жираф”. “Мам, ну когда у меня грудь вырастет? Все смеются”, — жаловалась она, прижимаясь к матери. “Ты у меня самая красивая, всё у тебя в порядке”, — успокаивала мама, гладя её по волосам.
В семнадцать Анфиса расцвела: стройная, с осиной талией, поступила в медучилище. Тогда же в её жизнь ворвалась первая любовь. Данила, студент старшего курса, мечтал стать хирургом. Снимал комнату у бабки Агафьи. Чувства вспыхнули мгновенно. Он провожал её домой, робко брал за руку, целовал в щёку. Она жила только им. Однажды, когда родители уехали на юбилей, Анфиса уговорила Данилу остаться у неё. Три дня они были счастливы, клялись быть вместе. Планировали расписаться, как только ей исполнится восемнадцать.
Но родители вернулись раньше. Увидев Данилу, отец, Геннадий Васильевич, побагровел. “Это Данила, мы любим друг друга. Если он уйдёт, я уйду с ним”, — твёрдо заявила Анфиса. “Вон отсюда! Оба вон!” — заорал отец. Данила выскочил, Анфиса — следом. Геннадий, красный от злости, шагал по комнате. Он боготворил дочь, но её поступок его уничтожал. “Как она могла так опозориться? Привела парня, пока нас нет!” — шипел он на жену, Людмилу. “Ты её избаловала! Ничего не заставляла делать! Это твоя вина!”
“Хватит орать! Зачем ей стирать или готовить? Я для чего? Привела парня — с кем не бывает”, — тихо ответила Людмила, смахивая слёзы. “Дура!” — рявкнул Геннадий и ударил её. Людмила пошатнулась, но устояла. “Ей семнадцать, времена теперь другие”, — прошептала она. “Времена?! Ты испортила мою дочь!” — орал он. “Ты забыл, что у тебя есть дочь!” — выпалила Людмила. Геннадий замер. “Да, у меня есть дочь, Анфиса. А у тебя её нет. Её мать умерла в родах. Она была слабенькой, сиротой. Я у гроба поклялся её вырастить. Женился на тебе ради дочери. Ты, педиатр, выходила её в больнице, привязалась. Помню, как ты сама предложила мне жениться, чтобы растить её. Но мать — не та, что родила, а та, что воспитала!”
Людмила задохнулась от боли. В дверях стояла Анфиса, белая как мел. “Значит, не родная? И молчала?” — глухо сказала она, подходя к отцу. “Привет, пап. Мамка умерла, а ты эту в дом привёл? Вы мне оба опротивели!” — выкрикнула она и захлопнула дверь в свою комнату. “Анфисочка, я люблю тебя, как родную! Прости!” — рыдала Людмила, стоя у двери, пока та собирала вещи. С сумкой она направилась к выходу. Людмила рухнула на колени: “Не пущу, родная!” Анфиса, крича: “Ты мне не мать!”, топтала её руки, вырывалась. И ушла, хлопнув дверью в прошлое.
Анфиса с Данилой поселились у бабки Агафьи. Домой она не собиралась — обида на отца и мачеху жгла душу. Старуха рассказала, что в день её ухода отца хватил инсульт. Он умер в больнице. “Похороны сегодня. Пожалей мать, сходи”, — уговаривала она. “Врёшь. Хотят заманить. Они меня выгнали. Она притворялась матерью!” — отрезала Анфиса. Два месяца они жили у бабки, избегая Людмилу. Данила получил диплом, Анфисе исполнилось восемнадцать, они расписались и уехали в его родной Воронеж.
Данила устроился фельдшером на “Скорой”, Анфису взяли санитаркой в детдом. Прошло тринадцать лет. Данила окончил мединститут, стал хирургом. Анфиса выучилась на медсестру и вернулась в детдом. “Не могу бросить своих малышей”, — говорила она. Они любили друг друга, но одно омрачало их счастье: Анфиса не могла иметь детей. Годы попыток — и когда чудо наконец случилось, ребёнок погиб в утробе. Чтобы спасти её, врачи удалили матку. Данила не винил жену, любил её бесконечно. Укрывал пледом, когда она болела, целовал на прощание, плакал вместе с ней.
Четыре года назад они удочерили новорождённую. Анфиса влюбилась в неё с первого взгляда. Когда малышка, названная Настей, закричала, её сердце ожило. Она прижала её к груди и не смогла отпустить. Сейчас НаТеперь, стоя на коленях перед матерью, Анфиса поняла, что настоящее материнство — это не кровь, а бесконечная любовь и прощение.
