Иван Петрович всю жизнь думал только об одном — как поднять на ноги свою единственную дочь. Когда грянула беда и жена умерла от разрыва сердца, маленькая Анечка осталась на его попечении. Ему едва перевалило за тридцать, но с тех пор он забыл о себе. Все силы, все гроши, все душевные порывы — всё уходило на дочь.
Жили они на окраине Нижнего Новгорода, в покосившемся домишке его родителей. Денег вечно не хватало — Иван вкалывал на стройке, подрабатывал разгрузкой вагонов, ночами сторожил склады. Но он делал невозможное, чтобы у Анютки было детство. Иногда занимал у соседей, чтобы купить ей кружевное платьице на ёлку, иногда сутками жил на хлебе и воде, лишь бы к сентябрю у неё были новые туфли. И каждый раз, глядя на её сияющие глаза, понимал — дышит не зря.
Особенно запомнились зимние праздники — Аня ждала их с трепетом. В школе были костюмированные балы, хороводы вокруг ёлки, мандарины и подарки. Иван шёл на любые жертвы, чтобы дочка не чувствовала себя белой вороной. Однажды он отдал последние пятьсот рублей за бальное платье снегурочки, и в тот вечер Аня парила по залу, как ангел. Обняв отца, она шептала: «Ты у меня самый добрый на свете».
Но годы текли. Аня окончила школу с золотой медалью и уехала в Питер — в университет, как мечтала. Жила в общаге, училась, подрабатывала в кафе — всё как у людей. Но постепенно город начал её менять. Сначала — дорогой лак для ногтей, потом — сумки «как у блогерш», потом — знакомства с парнями «из хороших семей». Появились посиделки в модных клубах, салоны красоты, где стриглись за ползарплаты отца. Тот по-прежнему присылал деньги, звонил, просил приехать, но Аня отвечала всё реже.
А потом пришло сообщение. Короткое, без лишних слов. «Пап, не приезжай на свадьбу. Там будут только люди с положением, а ты… не впишешься». Всё. Ни «спасибо», ни «люблю», ни даже намёка на стыд.
Иван Петрович перечитывал эти строки снова и снова. В груди будто застрял нож. Он тащил её на себе всю жизнь. Не ныл, не требовал отдачи. Просто любил. А она… устыдилась его. Ей стало неловко за отца, который, может, и не знает, как правильно держать фужер, но знал, как держать её за руку, когда у неё горел лоб от жара.
Несмотря на боль, он сел на маршрутку и поехал. Не затем, чтобы сидеть за богатым столом, а чтобы в последний раз посмотреть в её глаза. На самой свадьбе он стоял в углу, неприметный, в потертом костюме, с пучком полевых ромашек, обёрнутых в страницу «Комсомолки».
Когда новобрачных осыпали рисом, он тихо подошёл, сунул ей цветы, поцеловал в лоб и прошептал:
— Будь счастлива, солнышко. Пусть жизнь тебя не ломает.
И развернулся. Не ждал ни благодарности, ни оправданий. Унижаться не хотел.
Аня окаменела. Гости смеялись, жених что-то бормотал, играла скрипка, а она смотрела, как отец медленно уходит. Тот самый, который отдавал ей последнее, а она… оттолкнула.
Слёзы хлынули внезапно. Она рванула за ним, догнала у выхода.
— Пап, прости меня… Я не знаю, что на меня нашло. Мне казалось, будто ты… испортишь впечатление. А испортила всё только я. Прости, я дура. Ты — мой самый родной.
Он не ответил. Просто прижал её к груди. Крепко, по-отцовски. И в тот миг Аня поняла — никакие бриллианты не заменят этих шершавых рук. Что в погоне за чужими мерками она чуть не потеряла единственное — того, кто любит её просто так. Без условий. Всегда.
