Жил-был на свете Николай Иванович, простой рабочий из-под Ростова-на-Дону. Вся жизнь его прошла в заботе об одной-единственной дочери — Любочке. Когда супруга его, Марья Семёновна, скоропостижно скончалась от удара, девочке едва исполнилось пять лет. С той поры он и думать забыл о себе — всё для дочки, всё ради неё.
Ютились они в старом родительском доме, деньжат вечно не хватало. Николай и на заводе трудился, и грузы разгружал, и по ночам сторожем подрабатывал. Но для Любы ничего не жалел. То в долг возьмёт, чтобы купить ей наряд к школьному балу, то сам хлебом с водой питался, лишь бы у неё новые сапожки к зиме были. А как она сияла от счастья — всё ему казалось, что жизнь прожита не зря.
Особенно запомнились зимние праздники. Люба ждала их с нетерпением — ёлки, хороводы, подарки. Отец из кожи вон лез, лишь бы дочь не чувствовала себя обделённой. Однажды последние пятьсот рублей отдал за воздушное платье снегурочки, и в тот вечер Люба блистала, как настоящая царевна. Обняла его тогда и прошептала: «Ты у меня самый добрый, папочка».
Но годы летели. Люба окончила школу с медалью и умчалась в Санкт-Петербург — учиться. Жила в общаге, подрабатывала, всё как у людей. Поначалу. Потом столичная жизнь начала менять её. Сначала — салоны, брендовые шмотки, потом — знакомства с «нужными» людьми. Появились дорогие рестораны, светские приёмы. Отец по-прежнему присылал деньги, звонил, беспокоился, но Люба отвечала всё реже.
А потом пришло письмо. Сухое, без тёплых слов. «Папа, не приезжай на свадьбу. Гости у нас все с положением, а ты… не впишешься». Вот и всё. Ни «спасибо», ни «люблю», ни даже намёка на былое.
Николай перечитывал эти строки снова и снова. Сердце ныло. Он столько лет отдавал ей всё, что имел. Никогда не жаловался, не упрекал. Просто любил. А она… устыдилась его. Стыдно за отца, который, может, и не знает, как держать фужер «по-питерски», зато ночами не спал, когда у неё жар за сорок был.
Но боль болью, а он всё же сел на поезд. Не затем, чтобы пировать с гостями, а чтобы в последний раз взглянуть в глаза своей кровиночке. На свадьбе он стоял в сторонке, в потрёпанном пиджачке, с букетом полевых цветов, завёрнутым в газету.
Когда молодые принимали поздравления, он подошёл неслышно, протянул Любе цветы, поцеловал в щёку и тихо молвил:
— Будь счаслива, доченька. Живи хорошо.
И ушёл. Не стал ждать ни слов, ни оправданий. Не для того приехал.
Люба замерла. Вокруг смеялись, гремела музыка, жених что-то говорил, а она смотрела вслед согбенной фигуре отца. Того самого, кто отдавал ей последнее, а она… отказалась.
Слёзы хлынули внезапно. Она рванула за ним, настигла у выхода.
— Пап, прости… Я не знаю, что на меня нашло… Я дура, я… Мне казалось, что ты не впишешься. А вышло — это я не вписалась. Прости, родной. Ты — моя семья, ты — самый дорогой.
Он ничего не ответил. Просто крепко обнял её. И в тот миг Люба поняла — никакие богатства не заменят этих шершавых рук. Что среди чужих ожиданий она чуть не потеряла главное — любовь того, кто любит её просто так. Без условий. Навсегда.
