**2 сентября**
Проснулся чуть свет. Солнце только-только золотило верхушки берёз, а матушка, Федора Игнатьевна, ещё с вечера наказала:
— Вали пораньше, Васенька. Луга косить надо — корове корм заготавливать. До зимы рукой подать.
— Сам управлюсь, — буркнул я. — Ивана беспокоить не стану, у него своя покосная очередь.
Лёг спать, даже не догадываясь, что один пчелиный укус перевернёт всё с ног на голову.
В деревне меня звали «тихоней» — не буянил, не пил, книжки в руки брал. Работал механиком в колхозе — руки золотые, начальство хвалило. А вот душа… Пустота. Будто ждала чего-то, чего и сам не понимал.
Бабы на меня махнули: «Ну его, замкнутого!» Ребята подтрунивали: «Наш профессор!» А брат Иван, балагур и душа компании, хохотал:
— Да когда же ты, брателло, одумаешься? Тебе же даже Аграфена-старуха сватается — ей под девяносто, между прочим!
— Иди к своей Марфушке, — отмахивался я.
Но в груди щемило. Одиночество — штука горькая. Познакомиться? Да где уж…
В тот знойный полдень я уже заканчивал покос, остался лишь край поля. Присел отдохнуть, глотнул воды из фляги. И вдруг…
— Ой-ой-ой! Батюшки, как больно!
Оглянулся — стоит девушка. Молодая, стройная, в простых штанах и кофте с цветочком. Лицо перекошено от боли, руку сжимает. Я вскочил, забыв про свою вечную нерешительность.
— Что случилось?
— Пчела… ужалила, — всхлипнула она. — Не знаю, что делать…
— Терпи, — сказал я твёрже, чем expected. — Сейчас вытащим.
Жало вынул за секунду. Она аж подпрыгнула:
— Уже?! Даже не почувствовала! Вы… волшебник?
— Василий, — представился я. — А вы?
— Алевтина.
Спасибо пробормотала, спросила, откуда я. Я объяснил про покос, про колхоз. А она — что приехала к тётке, Любови Семёновне, фельдшеру в местной амбулатории. Сама же — учительница младших классов, из города сбежала. «Надоело», — сказала, но глаза выдавали — не просто так.
Она ушла, а я стоял, будто громом поражённый. Сердце стучало, будто пыталось вырваться.
Алевтина… Городская, но какая-то… нашенская. Оказалось, от мужа сбежала — тот с подругой ей изменял. Искала тишины, а нашла… мои глаза.
Домой пришёл будто пьяный. За ужином молчал, а потом не выдержал — взял балалайку, заиграл «Калинку». Брат с матерью глаза округлили.
— Ты чего, оглашенный? — фыркнул Иван. — Аль русалку в сенокос увидел? Говори!
Рассказал. Про пчелу, про её тёплые руки, про голос, от которого мурашки по спине. Иван аж со скамьи подпрыгнул:
— Всё, завтра идём к Петровичу, мужу Любови Семёновны! Мы с ним на рыбалку вместе хаживаем. Алевтина, говоришь? Хорошее имя!
— Не пойду, — заупрямился я.
— Дурак! — брат кулаком по столу. — Шанс даётся раз в жизни!
Любовь Семёновна приняла нас как родных. Алевтина улыбалась смущённо. Я язык проглотил, зато Иван трещал без умолку. Потом тётка шепнула Петровичу:
— Гляди-ка, как они смотрят друг на друга… Будет свадька.
Перед закатом Алевтина вдруг предложила:
— Такой вечер… Может, до речки пройдёмся?
Я кивнул, будто заика. Шли по пыльной дороге, запах полыни и мяты в воздухе. Говорили обо всём: о книгах, о предательстве, о том, как страшно верить после боли.
На рассвете стояли у воды, руки в руках, будто боялись разжать пальцы.
— Не понимаю, — прошептал я, — как жил без тебя раньше.
— И я, — ответила она. — Не думала, что в такой глуши… найдётся ты.
Через три месяца гуляли свадьбу на всю деревню. Я больше не «тихоня», а муж. Настоящий.
— Вот и сошлись две души, — вздохнула Любовь Семёновна, глядя, как мы с Алевтиной водим хоровод. — На покосе. Из-за пчелы.
А брат Иван хмыкнул:
— Бывает же — серпом да косой, да на всю жизнь.
**Вывод:** Счастье не ищет — оно приходит, когда не ждёшь. Порой даже через пчелиный укус.
