— Мам, ну зачем ты так? У нас тепло, уютно, а ты одна в этой глуши, в развалюхе? — голос Светланы дрожал от обиды, граничащей со слезами.
— Не переживай, солнышко. Я здесь как рыба в воде. Душа рвалась на покой, — тихо ответила Галина Семёновна, складывая последние вещи в потёртый чемодан.
Решение далось ей легко, без сожалений. Её однокомнатная хрущёвка, где они впятером ютились — она, дочь, зять и двое внуков — стала похожа на клетку. Бесконечные перепалки Светки с Димой, хлопанье дверьми, детский плач — всё это душило сильнее, чем тесные стены. А внуки уже подросли, и Галина поняла: бабушкина опека им больше не нужна. Да и в тягость.
Домик в деревне под Тверью, доставшийся от тётки, сперва казался насмешкой судьбы. Но потом, разглядывая старые фото с покосившейся баней, заросшим крыжовником и чердаком, заваленным её детскими книжками, она вдруг осознала — это её место. Здесь покой, память, тишина… а может, и что-то новое. Сердце прошептало — пора.
Переезд организовала за день. Дочь уговаривала остаться, рыдала, но Галина лишь улыбалась и гладила её по волосам. Не сердилась. Знала: у молодых своя дорога. А у неё — своя.
Дом встретил её крапивой по пояс и покосившимися воротами. Полы скрипели, печь треснула, а воздух пахнул затхлостью и забытьём. Но вместо страха Галина ощутила странный подъём. Скинула платок, засучила рукава — и за работу. К ночи в избе уже пахло свежевымытыми полами, закипающим самоваром, а на полке у печи аккуратно стояли её старые фотоальбомы и вышитые подушки.
Наутро отправилась в сельпо — за краской, хозяйственным мылом. По дороге заметила, как у соседнего дома возится на грядках мужчина. Крепкий, с проседью в бороде, но взгляд тёплый.
— Доброго здоровья, — кивнула Галина.
— И вам не хворать. К кому пожаловали? Или насовсем? — отряхнул руки о холщовую рубаху.
— Насовсем. Я Галина. Из Москвы. Дом тёткин.
— Николай Иваныч. Напротив живу. Нужна помощь — стучите. У нас народ тут не гордый, не бросим.
— Спасибо. А не зайдёте на чай? Новоселье справим. Заодно и поболтаем.
Так и закрутилось. Сидели на завалинке дотемна, пили чай с мёдом, вспоминали молодость. Оказалось, Николай — вдовец. Сын в Питере осел, звонит раз в месяц, в гости — раз в год. А он, как и Галина, давно не чувствовал себя нужным.
С той поры он стал своим. Приволок брёвна, починил крыльцо, подлатал крышу. Осенью принёс мешок картошки. А по вечерам они слушали треск дров в печи и перебирали старые открытки.
Жизнь Галины наладилась. Разбила цветник, возродила смородину, научилась печь блины на топлёном молоке, от которых соседи слюной давились. Светка звонила часто, уговаривала вернуться. А Галина лишь смеялась: «Дочка, мне тут не одиноко. Я дома. И впервые за годы — на своём месте».
Так и сошлись два одиночества. Среди скрипучих половиц, буйных трав и тихих вечеров. Чтобы доказать — жизнь может начаться заново. Даже в старых стенах. Особенно в старых.
*Вывод прост: иногда, чтобы обрести себя, нужно не цепляться за прошлое, а отпустить его — как осенний лист в реку.*
