Вот уже месяц как она на грани. Обиженная, злая, одинокая. Замкнулась в себе после того, как её бросил очередной ухажёр. А ведь так верила в «настоящее чувство», что вот теперь-то всё сложится.
Мне 26, а её зовут Светлана Викторовна, ей 44. По крови — моя мать. Но в реальности мы чужие. Она вышла за моего отца в девятнадцать. Через год родилась я — «нежеланная», как она не раз потом повторяла. Развелись они почти сразу, и с тех пор отца она клеймила «бездельником» и «лузером».
А ирония? Этот «лузер» уже двадцать лет счастливо живёт со второй женой. У него свой бизнес, большой дом в Подмосковье, две квартиры в Москве и дача в Сочи. Именно он подарил мне квартиру на свадьбу, где мы теперь живём с мужем.
Меня растила бабушка — папина мать. Потом отец забрал меня к себе. И знаешь, я никогда не чувствовала себя лишней. Моя мачеха — золотая женщина, для меня она стала настоящей мамой. А Светлану Викторовну я с детства звала по имени. И не просто так.
Мне было девять, когда она взяла меня с собой в Сочи — «отдохнуть, как мама с дочкой». Я тогда спросила: «Мама, можно на море?» И в ответ раздался крик на весь этаж:
— Никогда не зови меня мамой! Ты меня старишь! Светлана Викторовна, запомнила?
Запомнила. И больше с ней никуда не ездила. Её интересовали мужчины, салоны красоты, тусовки. А я оставалась с бабушкой, потом — с отцом и его новой семьёй. И слава Богу.
У Светланы Викторовны за эти годы было четверо мужей. А между ними — бесконечные романы, гулянки, нарощенные ресницы и силиконовые губы. Работала она в престижном салоне на Рублёвке. Колола себе всё подряд — ботокс, филлеры, нити. Лицо уже не выражало эмоций, а она всё твердила: «Я ещё молода, я ещё всё могу!»
Последний её «принц» был младше меня на два года. Парнишка по имени Артём. Худой, с татухами, работал барменом в ночном клубе.
— Дочка, знакомься. Это Артём. Мы поженимся. У нас серьёзные отношения, — сказала она, сияя, как первоклассница перед линейкой.
Я онемела. Потом тихо выдохнула:
— Светлана Викторовна… я беременна. Ты скоро станешь бабушкой.
Артём засуетился, начал наливать шампанское, кричать «ура!», а моя «мать» посерела. Молча встала, схватила сумку и, хлопнув дверью, уехала в неизвестном направлении.
Прошла неделя. Она появилась внезапно — в слезах, с перекошенным от ботокса лицом:
— Это из-за тебя! Он меня бросил! Ты всё испортила своим «бабушка»! Я не собираюсь стареть! Мне всего 37! Я ещё хочу жить, а ты меня в могилу закапываешь своими детьми!
Я не верила ушам. Женщина, которая меня родила, назвала мою беременность предательством. А потом бросила фразу, которая добила последнюю надежду:
— У меня нет дочери. И не будет ни внуков, ни правнуков. Забудь, что я вообще существую.
И ушла.
А мы поехали к настоящей семье — к бабушке и дедушке. Они обняли нас, расплакались от радости. Уже обсуждали, как назовём малыша, кто будет гулять с коляской, кто вязать пинетки. Именно они — моя опора, моя защита, моя семья.
А Светлана Викторовна? Пусть гоняется за вечной молодостью. Но однажды она проснётся в тишине — в пустой квартире, в чужом, изуродованном процедурами теле, глядя в зеркало, где её отражение давно исчезло. И тогда, может быть, поймёт, что на самом деле потеряла…
