Когда мне исполнилось восемнадцать, мать, не моргнув глазом, заявила: «Ты взрослая. Либо платишь за комнату, либо ищи себе жильё». Говорила она это спокойно, как о чём-то само собой разумеющемся — будто выставлять счёт за проживание в доме, где ты выросла, это в порядке вещей. Тогда я ещё не понимала, насколько ранит такое от самого близкого человека.
Квартира всегда была только её. Даже в детстве, когда я просила передвинуть кровать — от батареи пекло так, что по ночам болела голова, — она отмахивалась: «Не выдумывай». Врач, увидев моё состояние, строго сказал: «Девочка перегревается». И только тогда кровать сдвинули на полметра.
Я верила, что если буду тише воды, ниже травы — мать наконец заметит меня. Но она замечала лишь то, что ей было удобно. Если я не мешала, если молчала — для неё меня не существовало.
После школы поступила в местный институт. На выпускной мать не пришла, зато в день совершенноления явилась с ультиматумом: «Или плати, или свободна». Родни не было, работы тоже. Пришлось согласиться.
Устроилась ночной посудомойкой в закусочной у вокзала. Утром — пары. Спала урывками. Все деньги уходили на “аренду” и самые дешёвые продукты. Потом стала помощницей повара, появился проблеск надежды — и Игорь.
Он работал официантом, снимал угол в коммуналке. Мы редко виделись — оба вкалывали без выходных. Как-то раз я рассказала ему про мать. Он слушал, недоумевая: «У нас в деревне даже в голодные годы родители последнюю картошку детям отдавали».
Через месяц он предложил съехаться. Я даже не раздумывала. Когда уносила вещи, мать молча наблюдала, проверяя, не заберу ли «её» тарелку или полотенце. На прощанье бросила: «Замки поменяю». И захлопнула дверь.
С Игорем мы зажили душа в душу. Через год расписались. Сначала жили у его родителей в Тверской области, потом сняли, а затем и купили дом. Родились двое детей, своя земля, своя жизнь.
А полгода назад раздался звонок. Мать. Голос будничный: «Почему не навещаешь?» Не дождавшись ответа, перешла к главному: пенсию не одобрили, работы нет. «Ты обязана помогать. Я тебя подняла, теперь твой черёд».
Руки задрожали. И впервые за всю жизнь я высказала всё. Про её «заботу», про детство с ценником, про одиночество. Говорила, пока не оборвался голос. В ответ — тишина. Потом ледяное: «Ладно. Пришли деньги».
Я положила трубку. Заблокировала номер. Но звонки продолжились — с чужих, с угрозами, с требованиями алиментов.
Теперь я знаю — мне не за что извиняться. Я ничего никому не должна. И говорить об этом вслух — не страшно, а освобождающе.