В тихом городке Тверь, в скромной квартирке на тихой улочке, разразилась семейная буря. Молодая мать, двадцатипятилетняя Ульяна, стояла над колыбелью сына, чувствуя, как сердце сжимается от обиды и усталости. Её повесть — это исповедь женщины, разрывающейся между долгом матери, жены и давлением родни.
“Мы с супругом крепко повздорили, — признаётся Ульяна, смахивая слёзы. — Да, не без греха, но ведь я в ответе за нашего сына! Алёшка у меня нежный, весь день капризничает — видимо, зубы режутся. Целыми днями ношу его на руках, даже щи не успела сготовить.”
Маленькие дети — испытание, которое не каждому дано понять. Но её муж, Артём, будто вовсе этого не замечает.
“Пришёл с работы да как закричит, что голодный, как зверь лесной! — голос Ульяны дрожит от гнева. — Да ещё и возмущался, что я не бросилась встречать его в прихожей. А я Алёшку-то качала! Дышать боялась, чтоб не разбудить. Какие тут встречи?”
Артём, видно, и не ведает, каково это — быть матерью младенца. Ульяна взвалила на себя всё: и ребёнка, и дом, и стряпню. А муж? Он “деньги в дом носит” и требует, чтобы всё было как по маслу — будто она не человек, а кудесница какая.
Ульяна из кожи вон лезла, пытаясь быть и хозяйкой примерной, и матерью заботливой, и женой безупречной. Но дитя не даёт покоя, каждую минуту требует внимания, иной раз и полы протереть не успеешь, не то что обед в три перемены стряпать. Родители Ульяны далековато, работают, помощи не жди. А со свекровью, Марфой Петровной, отношения — как лёд на реке весной, трещит да под ногами проваливается.
“Свекровь с самого начала против нашей свадьбы была, — с горечью вспоминает Ульяна. — Говорила, молоды ещё, к браку не готовы. А на деле просто своего Артёмку отпустить не хотела. Сулила, что через год разбежимся. А мы вот уже сколько вместе. Хотя… иной раз и сама не знаю, надолго ли.”
После рождения Алёшки Ульяна пыталась сблизиться со свекровью. Казалось, лёд чуть подтаял: Марфа Петровна пару раз улыбнулась, даже погремушку внуку купила. Но до душевности, как до звёзд, далеко.
“И вот Артём заявляет, будто я на ребёнке помешалась! — Ульяна едва слёзы сдерживает. — Говорит, только Алёшкой и занята, а ему внимания не хватает. Предложил в выходные в лавку съездить, а сына оставить с матерью.”
Ульяна никогда Алёшку с чужими не оставляла. Малыш на грудном молоке, к ней привязан, как нитка к иголке. Свекровь внука раз-два видела — справится ли? Но Артём стоял на своём.
“Моя мать четверых вырастила! — заявил он. — Она знает, что к чему. Опыта у неё побольше твоего.”
Он даже молокоотсос купил, чтобы Ульяна могла молоко для сына оставить. Да только Алёшка бутылку на дух не переносит. Плачет, отворачивается — будто чует, что это не мамины руки.
Артём ультиматум поставил: если Ульяна не согласится оставить сына с бабушкой, будет скандал. Марфа Петровна, к слову, не против часик-другой посидеть с внуком. Но Ульяну тревога не отпускает.
“Не верю я ей, — шепчет она. — Не потому, что злая. Просто… это мой сын. Мой Алёшка. А если заплачет? Если она не поймёт, что ему нужно?”
Артём же твердит, что им вдвоём время нужно.
“Мы не только родители, мы ещё и муж с женой! — бросил он в сердцах. — Или забыла, что значит быть парой?”
Эти слова больно ранили Ульяну. Она любит мужа, но упрёки его кажутся несправедливыми. Она ночей не досыпает, кормит, качает, пелёнки меняет — и всё одна, без помощи. А он требует уюта, ласки, её улыбок, будто она не живой человек, а машинка какая.
Теперь Ульяна перед выбором: уступить мужу, подавив страх, или стоять на своём, рискуя новым скандалом? Сердце разрывается. Боится за сына, но и брак даёт трещину.
“Не знаю, что делать, — шепчет она, глядя на спящего Алёшку. — Если откажусь, Артём скажет, что его не ценю. А если соглашусь… прощу ли себя, если с сыном что случится?”
Что же выбрать? Переступить через страх и доверить сына свекрови? Или бороться за право быть с ребёнком, даже если это приведёт к новой ссоре? Может, она и вправду преувеличивает? Или эта тревога — голос материнского сердца, который не стоит заглушать?
