В тихое утро в уютном доме на окраине Екатеринбурга царила привычная тишина, которую так ценил Иван. Мягкий свет пробивался через занавески, из кухни доносился аромат свежего кофе, и у него появилась редкая возможность посидеть с книгой. Однако сегодня покой нарушали странные звуки — неуклюжее шарканье, всплески воды и сдержанное детское «блин», словно кто-то подхватил это слово у взрослых.
Иван выглянул в коридор и замер. Там был его внук, Миша.
Маленький, с растрёпанными светлыми волосами, в пижаме с изображением танков, он с сосредоточенным видом пытался идти по коридору… в старых кожаных ботинках, которые одиноко стояли у порога. Ботинках, которые Миша называл «папины». Хотя папы, Дмитрия, уже давно не было дома — он уехал в длительную командировку на год, оставив семью в ожидании.
— Миш, ты что делаешь? — тихо спросил Иван, боясь спугнуть этот хрупкий момент.
Мальчик не обернулся, упорно глядя на свои ноги.
— Хочу попробовать быть как папа, — ответил он, осторожно шагая. Один ботинок съехал, Миша сердито фыркнул, наклонился и поправил его.
Иван присел на лавочку у стены, чувствуя, как сердце сжимается от нежности. Он понимал: сейчас не стоит мешать. Иногда детям нужно дать возможность примерить что-то взрослое, чтобы лучше понять себя.
— Думаешь, взрослым легко? — спросил он после паузы, стараясь не сбить внука с толку.
Миша кивнул, не отрывая взгляда от ботинок.
— Ну, ты и папа всё знаете. И вам никто не говорит, что делать.
Иван невольно улыбнулся, но в его улыбке была грусть. Он вспомнил, как в детстве сам натягивал отцовские сапоги — тяжёлые, огромные, с потёртыми голенищами. Тогда ему казалось, что, надев их, он сразу станет сильнее, мудрее, почти неуязвимым. Но через пару шагов понял, как неудобно: пальцы болтались, пятка скользила, каждый шаг давался с трудом.
— А знаешь, — начал Иван, — в этих ботинках твой папа пошёл на свою первую работу. Они старые, но он их берег. Говорил, что с них началась его взрослая жизнь.
Миша замер, глядя на ботинки. Его глаза, такие серьёзные для семилетнего мальчишки, блестели от любопытства и чего-то ещё — будто он пытался разглядеть в этих потрёпанных кожаных «великанах» отблески папиной судьбы.
— Всё равно хочу пройти в них, — упрямо сказал он. — Чтобы тоже начать.
— Только ненадолго, — мягко ответил Иван. — А потом возвращайся в свои тапочки. Успеешь ещё повзрослеть.
Миша кивнул и, пошатываясь, сделал ещё несколько шагов. Его лицо было напряжённым, каждый шаг — как маленькая победа. В его движениях читалась решимость, будто он шёл не по коридору, а по невидимому мосту в будущее.
Иван смотрел на внука, и в груди разливалось тёплое, щемящее чувство. Быть взрослым — это не про ботинки, не про костюм и не про знание ответов на все вопросы. Это про то, как вставать рано утром, даже если не хочется. Про то, как прощать, даже когда не просят. Про то, как защищать близких, даже если страшно.
Но всё начинается с этого — с маленького мальчика, который надевает слишком большие папины ботинки и делает первый, неуклюжий шаг в мир, который пока слишком велик для него.