— Дядечка… возьмите мою сестрёнку, пожалуйста. Она так хочет есть…
Голос, едва пробивавшийся сквозь шум московских улиц, заставил Дмитрия Волкова замереть на месте. Он шёл стремительно, почти не видя ничего вокруг, погружённый в мысли о сделке, которая могла изменить его карьеру. Миллионы рублей, инвесторы, контракты — всё это казалось важным, пока смерть жены, Анны, не вырвала из его жизни всё тепло. Работа оставалась единственным якорем, удерживающим его на плаву.
Но этот шёпот…
Он резко остановился и обернулся.
Перед ним стоял худенький мальчик лет семи. В потрёпанной куртке, с мокрыми от слёз глазами. В руках он держал свёрток — маленькую девочку, завёрнутую в поношенное одеяло. Малышка тихонько хныкала, а брат прижимал её так крепко, будто она была последней ниточкой, связывающей его с этим миром.
— Где ваша мама? — тихо спросил Дмитрий, опускаясь на корточки.
— Она сказала, что скоро вернётся… но её нет уже два дня, — прошептал мальчик. — Мы ждём её здесь…
Мальчика звали Максим, девочку — Катя. Ни родственников, ни записок — только улица, голод и страх. Дмитрий предложил вызвать полицию, обратиться в опеку, купить еды. Но при слове «полиция» Максим сжался.
— Не отдавайте нас… Катю заберут…
В этот момент что-то внутри Дмитрия сжалось и разжалось одновременно. Заледеневшее после потери сердце вдруг дрогнуло.
Они зашли в ближайшую столовую. Максим ел торопливо, будто еду у него могли отнять. Дмитрий кормил Катю купленной смесью. Впервые за месяцы он почувствовал: он кому-то нужен. Не как бизнесмен, а просто так.
— Перенеси все встречи, — резко сказал он в телефон.
Полиция приехала быстро. Стандартные вопросы, формальности. Но когда Максим вцепился в его руку и прошептал: «Вы нас не оставите?..», Дмитрий не задумываясь ответил:
— Никуда не отдам. Обещаю.
Опека была оформлена временно. Помогла знакомая, Людмила Степановна, из органов опеки. Благодаря ей бумаги подписали быстрее. Дмитрий твердил себе: «Только пока не найдут мать».
Он привёз детей в свою просторную квартиру. Максим молчал, лишь крепче прижимал Катю. В их глазах читался страх — не перед ним, а перед тем, что будет дальше. Квартира, прежде казавшаяся такой пустой, теперь наполнилась звуками: детским плачем, шёпотом Максима, напевавшего сестрёнке колыбельную.
Дмитрий путался в пелёнках, забывал про кормления. Но Максим помогал — молча, без жалоб. Лишь однажды сказал:
— Я просто хочу, чтобы ей не было страшно.
Однажды ночью Катя расплакалась. Максим взял её на руки, запел тихую песню. Девочка успокоилась. Дмитрий сжал кулаки, чтобы не расплакаться самому.
— Ты молодец, — проговорил он.
— Пришлось научиться, — просто ответил мальчик.
Потом раздался звонок. Звонила Людмила Степановна.
— Мать нашли. Жива, но в реабилитационном центре. Если вылечится — может вернуть права. Если нет — государство заберёт детей. Или… ты.
Дмитрий молчал.
— Можешь оформить опеку. Или усыновить. Решать тебе.
Тем же вечером Максим сидел в углу и рисовал. Не играл, не смеялся — просто водил карандашом по бумаге. Вдруг он тихо спросил:
— Нас заберут?
Дмитрий присел рядом.
— Не знаю… Но сделаю всё, чтобы вы остались в безопасности.
— А если всё-таки заберут? — голос мальчика дрожал.
Дмитрий обнял его.
— Никуда не отдам. Обещаю.
На следующий день он позвонил Людмиле Степановне:
— Хочу оформить опеку. Навсегда.
Начались проверки, визиты, бумаги. Но теперь у него была цель. Он купил дом в Подмосковье — с садом, тишиной, где дети могли быть в безопасности. Максим постепенно оживал: бегал по двору, пел, рисовал. Дмитрий снова учился улыбаться.
И однажды, укрывая его одеялом, услышал:
— Спокойной ночи, папа…
— Спокойной ночи, сынок, — ответил он, сжимая зубы, чтобы не расплакаться.
Весной усыновление оформили официально. В документах стояла подпись. Но в его сердце всё было решено давно.
Первое слово Кати — «Папа» — стало для него дороже всех денег на свете.
Он не собирался становиться отцом. Но теперь не понимал, как жил без них. И если бы его спросили, когда началась его новая жизнь, он ответил бы без раздумий:
— С того самого: «Дядечка, возьмите…»