**Дневник.**
Он ушел к другой. А через двенадцать лет вернулся и сказал всего несколько слов…
Мы с Дмитрием расписались сразу после института. Казалось, нас ничто не сломит: молодость, мечты, совместные планы и любовь, которая тогда казалась нерушимой. Я родила ему двух сыновей — Илью и Павла. Теперь они взрослые, у каждого своя семья, работа, хлопоты. А когда они были маленькими, я жила ради них. Ради семьи, в которой всё давно трещало по швам — но я упрямо делала вид, что не вижу.
Дмитрий начал меняться ещё тогда. Сначала — безобидные улыбки молодым кассиршам, потом взгляды на улице, задержавшиеся чуть дольше положенного. Затем — телефон, который он начал прятать в карман при моём появлении и глушить на ночь. Я всё понимала, но молчала. Убеждала себя, что ради детей нужно терпеть. Что каждый мужчина может свернуть не туда. Что это ерунда.
Но ерундой не оказалось.
Когда сыновья выросли и разъехались, дом опустел. И стало ясно: между нами остались только тени прошлого. Я больше не могла притворяться, что всё ради семьи. И когда в его жизни появилась та женщина — молодая, смеющаяся, без груза моего быта — он просто взял сумку и ушёл. Без сцен, без лишних слов. Проще, чем в магазин за хлебом. Дверь закрылась. Наступила тишина.
Я не бежала за ним. Просто сидела на кухне, глядя в остывший чай. Жизнь раскололась на «до» и «после». В «до» было тридцать лет брака, поездки в Сочи, бессонные ночи у постели больного Паши, ссоры из-за ремонта и дурацкие споры о том, чья очередь выносить мусор. В «после» — пустота.
Я привыкла. Научилась жить одна. Без обид, без скандалов, без вечного подозрения, что в его телефоне — чужие смс. Иногда тосковала. Иногда вспоминала, как он ворчал за завтраком, что я купила не ту колбасу. Но чаще мне было… спокойно. Настоящее, пусть и одинокое, оказалось легче, чем прошлое, где я вечно была «недостаточно».
Дмитрий исчез начисто. Ни звонков, ни писем. Лишь в разговорах с детьми мелькало его имя. Они навещали его, но со мной об этом не говорили. Мы, как два поезда, шли по разным путям в одном городе. Двенадцать лет.
А потом он пришёл.
Обычный вечер. Я собиралась ужинать. Вдруг — стук в дверь. Открываю — и не сразу узнаю человека на пороге. Дмитрия будто подменили: сгорбленный, седой, с пустыми глазами. Он стоял, мялся, словно не знал, зачем пришёл.
— Можно войти? — наконец выдавил он. Голос был тот же. Но в нём слышалась такая усталость, что у меня сжалось сердце.
Я впустила его. Молчали. Оба понимали — слов слишком много, но все не те. Наконец он опустил голову:
— Меня выгнали. Та… мы не сошлись. Живу где придётся. Здоровье подводит. Всё как-то не так пошло…
Я молчала. Не знала, что сказать.
— Прости, — прошептал он. — Я ошибся. Ты была единственной. Понял слишком поздно. Может… попробуем заново? Хотя бы попытаемся…
В груди защемило. Передо мной сидел человек, с которым я прожила половину жизни. Отец моих детей. Первый и, по сути, единственный. Когда-то мы мечтали о даче под Питером, спорили, какой диван купить, пережили кризис и свадьбу Ильи.
Но он молчал двенадцать лет. Не спросил, как я. Не пришёл, пока не остался совсем один. Не потому что осознал — потому что больше некуда.
Я не ответила сразу. Только тихо сказала:
— Мне нужно время.
С тех пор прошло три дня. Он не звонит. А я думаю. Взвешиваю. Перебираю старые фотографии. Сердце болит, но не торопится решать.
Я не знаю, прощу ли. Не знаю, нужно ли мне это — снова. Но я точно знаю: любовь — не всегда спасение. Иногда — это рана, которая никогда не затянется до конца. И прежде чем открыть старую дверь, нужно быть уверенным, что за ней не спрятана та же боль, от которой ты когда-то бежала…