Он ушёл к любовнице. А через двенадцать лет вернулся и сказал всего несколько слов…
Мы с Дмитрием расписались сразу после института. Казалось, ничто не сломит нас: молодость, мечты, общие планы и любовь, которая тогда казалась вечной. Я родила ему двоих сыновей — Ивана и Никиту. Сейчас они взрослые, у каждого своя семья, дети, хлопоты. А когда они были маленькими, я жила ради них. Ради семьи, в которой всё давно трещало по швам — но я упрямо делала вид, что не замечаю.
Дмитрий начал меняться тогда же. Сначала — лёгкий флирт, долгие взгляды на молодых продавщиц и случайных прохожих. Потом — телефон, который он стал уносить в ванную и выключать на ночь. Я всё видела, но молчала. Убеждала себя, что ради детей надо терпеть. Что любой мужчина может оступиться. Что это пройдёт.
Но не прошло.
Когда сыновья выросли и разлетелись, дом опустел. И стало ясно: между мной и Дмитрием не осталось ничего, кроме воспоминаний. Я больше не могла врать себе, что делаю это ради семьи. И когда в его жизни появилась другая — моложе, ярче, свободнее — он просто собрал вещи и ушёл. Без скандалов, без объяснений. Просто дверь захлопнулась. И началась тишина.
Я не удерживала его. Просто села на кухне и смотрела на остывший чай. Жизнь разделилась на «до» и «после». В «до» — 28 лет брака, поездки в Сочи, ночи у кровати больного ребёнка, смену обоев в коридоре и споры из-за телевизора. В «после» — пустота.
Я привыкла. Училась жить одна. Жила тихо: без обид, без криков, без страха, что в телефоне мужа — чужие смс. Иногда скучала. Иногда вспоминала, как он пил утренний чай и ворчал, что я покупаю «не тот» сыр. Но чаще мне было спокойно. Настоящее — пусть и одинокое — стало легче, чем прошлое, в котором я вечно была «недостаточно».
Дмитрий исчез из моей жизни полностью. Не звонил, не писал. Всплывал только в разговорах с детьми. Они навещали его, но мне об этом не рассказывали. Мы, как два поезда, жили в одном городе и ни разу не пересеклись. Двенадцать лет.
А потом он пришёл.
Был обычный вечер. Я готовила ужин. Вдруг — звонок в дверь. Открыла… и едва узнала человека на пороге. Дмитрия будто подменили: сгорбленная спина, потухший взгляд, незнакомая робость в жестах. Он постарел. Поседел. Похуйдел. И стоял, молча, будто сам не понимал, зачем пришёл.
— Можно войти? — наконец сказал он. Голос был прежним. Но в нём столько тоски, что у меня дрогнули пальцы.
Я впустила его. Мы молчали. Разговор не клеился. Слов было слишком много — и ни одно не подходило. Я налила чаю. Он крутил кружку в руках. Потом вдруг выдохнул:
— У меня нет дома. Та женщина… Не сложилось. Я ушёл. Теперь ночую где придётся. Здоровье шалит. Всё как-то… пошло не так…
Я слушала. И не знала, что чувствовать.
— Прости, — тихо добавил он. — Я ошибся. Ты была единственной. Понял слишком поздно. Может… попробуем снова? Хотя бы попытаемся?
В груди защемило. Передо мной сидел человек, с которым я прожила полжизни. Отец моих детей. Первый и, по сути, единственный мужчина в моей жизни. Мы мечтали о даче под солнцем, спорили, кто выберет плитку в ванной, пережили кредит и выпускной Ивана.
Но он молчал двенадцать лет. Не поздравлял с днём рождения. Не спрашивал, как мои дела. А теперь вернулся — потому что больше некуда. Потому что один.
Я не ответила сразу. Только тихо сказала:
— Мне нужно подумать.
С тех пор прошло несколько дней. Он больше не приходил, не звонил. А я — думаю. Взвешиваю. Перебираю воспоминания. Слушаю сердце. Оно разбито, но бьётся. И оно молчит.
Я не знаю, прощу ли его. Не знаю, нужно ли это — начинать снова. Но я знаю одно: любовь — не всегда лекарство. Иногда — это шрам. И прежде чем открывать старую дверь, надо быть уверенной, что за ней не та же боль, от которой когда-то сбежала.