Мне уже тридцать. Возраст, когда другие обзаводятся семьями, строят карьеру, а у меня нет ничего своего — ни свободы, ни права на выбор. Всё решает мама. Она держит меня крепко, словно в железных тисках, и я не сопротивляюсь. Понимаю, что сама виновата — так и не научилась отстаивать себя.
Отца я не знала. Мама о нём не говорила ни слова, будто его и не существовало. В детстве я часто болела — бронхиты, скарлатина, даже коклюш перенесла. В садик не ходила, мама сама со мной занималась. Жили мы у бабушки с дедушкой, их пенсии хватало на всё. Мама по профессии — учительница музыки, но работать начала лишь когда я подросла.
Я была её единственным смыслом. Она растворялась во мне, оберегала от каждого чиха, от каждого сквозняка. Упадёшь — значит, гулять нельзя. Заболеешь — ни грамма сладкого. Любая мелочь превращалась в катастрофу. И я к этому привыкла.
Окончила музыкальную школу, потом пединститут — стала преподавателем фортепиано, как мама. Друзей у меня почти не было — она считала их «не той компанией». Зато мы ходили в театры, на симфонии, читали классику. Я росла, как героиня из старой книги — без балов, без ухажёров, в тихом омуте.
Студенчество ничего не изменило. Дедушка помог устроиться в музыкальную школу. Дети радовали, коллеги были спокойные, мама одобряла. Подруги исчезали — стоило нам сойтись поближе, как мама находила в них изъяны.
А потом появился он — новый преподаватель гитары. Умный, с мягкой улыбкой. Я влюбилась. Сходили на свидание. Первый раз — мама звонила каждые пять минут, довела меня до слёз, парень смутился. Второй раз — я выключила телефон. Вернулась — у подъезда скорая. Она обзвонила все больницы, подняла на уши полрайона. Её увезли с давлением. Третьего свидания не случилось.
Я тогда впервые осмелилась уйти — к подруге. Та сказала: «Если вернёшься — не вырвешься никогда». Я игнорировала звонки, писала, что всё хорошо. Но мама приходила на работу, рыдала в коридорах, снова попадала в больницу. Я не выдержала — вернулась. С огромным чувством вины, которое с тех пор живёт во мне, как ржавый гвоздь. Подруга умоляла остаться. Я не послушала.
Сейчас мне тридцать. Мы с мамой ходим в филармонию, лечимся в санаториях, по воскресеньям пьём чай с вареньем. У меня нет ни любви, ни друзей, ни своей жизни. Каждая попытка вырваться оборачивается страхом — вдруг с ней что-то случится? Вдруг я останусь одна, как она?
Я хочу жить. Но не умею. Не умею выбирать себя. И всё чаще кажется, что выхода нет.