В тот день, когда мой сын Ваня женился, я едва знала свою будущую сноху. Всего две недели прошло с их знакомства, и, признаться, первое впечатление меня насторожило. Крикливый макияж, платье, в котором на людях показываться стыдно, накачанные губы — всё это говорило не о скромности, а о праздности. О том, что она привыкла жить чужим трудом.
Её родителей я увидела прямо у загса. Разговаривали слащаво, подъехали на дорогой иномарке, но, как выяснилось потом, машина была арендована — такси, видимо, казалось им недостаточно презентабельным. Мы с мужем переглянулись: стало ясно, что щедрости от них ждать не стоит. Свадьбу, к слову, оплатили мы. Всю.
Мы перебрались в город незадолго до рождения Вани. Он рос ребёнком чувствительным, мягким. Писал стихи, переживал из-за пустяков. В деревне из него, возможно, вышел бы крепкий хозяин, но городская жизнь сделала его ранимым. До двадцати шести лет у него было всего три романа, да и те я узнавала по обрывкам телефонных разговоров. Откровенным он никогда не был.
Вёл себя как многие: иногда приходил под мухой, от него пахло табаком, но вроде бы потом завязал. После свадьбы они остались жить с нами. У нас трешка, мы с мужем перебрались в маленькую комнату, а молодым отдали большую. Не жалко — лишь бы ладно было. Но лада не случилось. Бесконечные ссоры. Хотя, вернее сказать, слышался один голос — визгливый, капризный, требовательный. Это была она — Света.
Что дали её родители — мне неизвестно. Мы вручили конверт с приличной суммой. Родственники, как позже узнала, тоже давали деньги. Но благодарности я не услышала.
Света почти не выходила из комнаты. Ела только доставленное. Работала мастером ногтевого сервиса и дома даже ложку за собой не помыла. Хозяйство — «не её дело». Мой сын ел то, что сам купит, или доедал наше — молча, опустив глаза. Ему было стыдно. Это была не любовь — это было ярмо.
Потом они съехали. Сняли квартиру рядом с её салоном. И вот она, «щедрая душа», впервые за долгие месяцы села с нами за стол, выпила чаю, отломила кусок пирога. Я даже удивилась — разве не на диете? Когда садилась в машину, мне почудилось в её взгляде презрение. Или нет? Но это чувство — как нож под сердце. Оно не прошло.
А вчера я навестила их. Света, разумеется, была на работе. Встретил меня Ваня. Усталый, понурый. Чай предложил — мол, только с работы, еды нет. Хорошо, что я принесла полную сумку провизии — теперь хоть холодильник полный.
Оказалось, теперь он ездит на работу на маршрутке. Машина осталась Свете — «ей же к клиентам, разве можно на автобусе?» До салона, между прочим, рукой подать. Но ей тяжело, ей неудобно. А он — пешком, и в ливень, и в мороз. Потому что ей так лучше.
А потом он проболтался — у него кредиты. Не один. Один из них — на поездку в Турцию. Но не для них двоих. Для неё. Она «устала» и улетела отдыхать с подругой. Я не стала спрашивать, кто эта «подруга». Видела, как он сжимается от таких вопросов. Видела, как молча терпит.
Я вернулась домой и разрыдалась. Рассказала мужу. Он только рукой махнул: «Я сразу знал, чем это кончится». А мне не всё равно. Я мать. Я не для того рожала и растила сына, чтобы он стал прислугой чужой бабы.
Теперь я даже сказать что-то боюсь. Он боится, что Света устроит сцену. А я — что связь с ним оборвётся навсегда. Больно. Чувствую себя бессильной. Где я просчиталась? Почему не научила его быть хозяином своей жизни? Почему мой сын — под каблуком?
И самое страшное — я бессильна что-то изменить. Только смотреть, как мой мальчик растворяется в чужой тени, и ждать. Ждать, когда он сам поймёт, что живёт не своей жизнью. Лишь бы не слишком поздно…