Моя свекровь всю жизнь обожала своих дочерей. А теперь, на склоне лет, ухаживать за ней придётся мне.
У неё трое детей: две дочери и мой муж, Денис. Он был младшим, и, кажется, для неё всегда оставался лишним. Вся её любовь доставалась старшим — Вере и Галине. Их она поддерживала во всём: в ремонте, с детьми, с долгами, с покупками. А мы с Денисом будто и не существовали.
За десять лет брака она ни разу не помогла нам. Ни подарков, ни звонков, ни визитов. Нас не звали на праздники, дни рождения внуков и даже на её собственный юбилей. Разговаривала с нами редко и холодно — если вообще находила время.
Когда у нас родился сын, я втайне надеялась: может, внук растопит её сердце. Но нет. Она даже не приехала посмотреть на него. Бросила в трубку: «Жаль, не девочка», — и всё. Денис тогда переживал, мучился, пытался понять, в чём провинился. Потом смирился. Мы опирались только на моих родителей. Именно они помогали с ребёнком, когда мы работали без выходных, поддерживали морально, давали деньги на продукты.
Свекровь давно стала для нас чужой. Поздравляли её раз в год смской — и точка. Казалось, эта страница давно перевёрнута.
Но всё изменилось, когда её увезли в больницу. Врачи поставили тяжёлый диагноз — болезнь, после которой человек уже не сможет жить самостоятельно. Денис, узнав, тут же бросил работу и поехал к ней. Вернулся другим — злым, опустошённым, будто внутри что-то сломалось. Он всегда был спокойным, терпеливым, а тут впервые в жизни закричал.
После выписки оказалось, что матери нужен постоянный уход. Её дочери быстро собрались на «семейный совет» и решили, что это наша с Денисом обязанность. У одной, мол, грудной ребёнок, у другой — дача под Питером, ездить неудобно. Ни слова о том, что у нас тоже работа, свой сын, что мы десятилетиями были для свекрови пустым местом.
Предложение «отдать» нам её квартиру звучало как насмешка. Особенно учитывая, что всё своё имущество она давно переписала на дочерей. Дачу — Вере. Машину — Галине. В счёт «заботы», как они это называют. А теперь вдруг вспомнили о брате, которому всегда доставались крохи. Но когда Денис отказался, на него обрушились обвинения: «Бессердечный! Не достоин фамилии!»
Я устала. Мне искренне жаль свекровь. Но она — чужой человек. Я не готова ухаживать за тем, кто десятилетиями делал вид, что нас нет. Муж теперь сам не свой — его грызёт чувство вины. Но какой может быть долг перед тем, кто всю жизнь унижал тебя равнодушием?
Он сказал: если сёстры считают, что мать заслуживает ухода, пусть продадут её трёшку в центре и наймут сиделку. Он готов помогать деньгами, но не жизнью. Потому что у нас — свои заботы. Своё здоровье. Своё право на покой.
Я знаю — старость не радость. Но почему её тяготы должны нести те, кого всю жизнь отталкивали? Где были эти «любимые доченьки», когда матери стало плохо? Почему теперь они в стороне, а я, чужая, должна бросить всё и стать её сиделкой?
Меня осудят. Скажут: «Родных не выбирают!» Но в этой истории слишком много боли. Слишком много несправедливости.
И главное — уже слишком поздно.
