Вчера утром мама позвонила мне, и в её голосе слышалась тревога:
— Дочка, сбегай, пожалуйста, к тёте Наде. Она в расстройстве, просила юридического совета. Ничего не объяснила, только сказала: «Твоя дочь умная, пусть подскажет»…
Я знала Надежду Ивановну с детства. Мы много лет жили в одном доме, и даже после замужества, навещая мать, всегда здоровалась с ней во дворе. Ей уже под девяносто, но ещё недавно она бодро ходила по двору, улыбалась, приносила маме пирожки с капустой и часами обсуждала новости с соседками. В последнее время, правда, всё чаще жаловалась на сердце и давление. С ней жил младший сын, Сергей, помогавший во всём. А старший, Дмитрий, давно переселился на другой конец Москвы и навещал её редко.
Когда-то Дмитрий поступил в военное училище, потом служил, обзавёлся семьёй, получил квартиру, дом в Подмосковье, машину. Вроде бы успешный человек, но холодный, отстранённый. С матерью общался через силу — то молчал, то ворчал, то командовал. А Сергей остался рядом. И со временем стал для неё единственной поддержкой. Вот ему-то весной Надежда Ивановна и решила переписать квартиру.
Старший сын, узнав, даже не возразил:
— Мне это не нужно, у меня всё есть. Пусть у Серёжи хоть какое-то имущество будет.
Казалось бы, всё справедливо. Но затишье длилось недолго.
Когда я зашла к Надежде Ивановне вечером, её покрасневшие глаза выдавали, что она проплакала не один час. Она села, вытерла ладонью слёзы и шёпотом спросила:
— Доченька… где можно сделать… эту… ну, генетическую экспертизу?
Я опешила:
— Тётя Надя, зачем вам это?
И тогда она рассказала. Неделю назад к ней ворвался Дмитрий. Не поздоровавшись, бросил:
— Я не сын твоего мужа. У нас с ним разные группы крови. Теперь понятно, почему квартиру отдала Сергею. Я для тебя — чужой. А он — родной.
После этого хлопнул дверью и исчез. Не дав ей ни слова сказать. На звонки не отвечал.
Надежда Ивановна дрожала:
— У мужа была положительная кровь, помню… А свою… не помню. В старом паспорте записано было, но я его сменила. А группу Димы… Господи, да я тогда в родах еле жива была, кто там запоминал…
Кто-то посоветовал ей ДНК-тест. Но я объяснила: её муж умер больше двадцати лет назад. Нужен либо его биоматериал, либо эксгумация. А это — только через суд, и не факт, что разрешат. Да и стоить это будет целое состояние.
Она снова расплакалась:
— Значит, я не смогу доказать, что он — его сын?..
Тут я не выдержала. Голос сорвался:
— Тётя Надя! Вы никому ничего не обязаны доказывать! Он даже свою группу не назвал. Он просто обиделся. Выбрал самый больной удар. Он взрослый мужчина, а ведёт себя, как мальчишка в песочнице. Вы поступили честно — отдали жильё тому, кто был рядом. А он просто нашёл способ сделать вам больнее.
Я сделала паузу, чтобы успокоиться:
— Можете с Сергеем сходить в поликлинику, проверить кровь. Может, в роддоме остались архивы. Или у мужа в военном билете запись есть. Но даже если нет — Дмитрий должен прийти и извиниться. А не швыряться словами, которые режут глубже ножа.
Она кивнула, стало чуть легче.
— Да… Но он всё равно не берёт трубку…
Я попросила номер Дмитрия. На улице, подальше от дома, набрала его. Он ответил.
— Здравствуйте, — сказала я. — Я соседка вашей матери.
— Что вам надо?
— Хочу поговорить о Надежде Ивановне…
— Говорите.
— Она очень страдает…
В этот момент он резко положил трубку.
Я замерла, глядя на экран телефона. В груди колотилось только одно: как легко рушатся самые крепкие узы, когда вместо любви приходит обида. И как страшно, когда родной сын обвиняет мать в том, чего она не совершала.
Надежда Ивановна не предала. Она просто отдала единственное, что у неё было, тому, кто не бросил. А старший ушёл сам. И теперь мстит — молча, холодно, безжалостно. Хотя для неё он всегда был сыном. Родным. Единственным. До этого проклятого дня…
