Голубые очи из грёзы
Артём с детства не ведал ни материнской ласки, ни отцовского наказа. Его память хранила лишь бесконечные серые коридоры и шорох шагов нянечек. Словно явился он на свет не от женщины, а в стенах рязанского приюта. У других детей находились обрывки воспоминаний — люлька, запах ванили, материнские руки. У него же — лишь холод оловянных солдатиков да звук капающей из крана воды.
Но по ночам всё менялось.
Во сне к нему приходила незнакомка. Садилась на краешек кровати, гладила по волосам и шептала что-то нежное. Глаза у неё были, как незабудки после дождя — ясные, бездонные, родные до боли. Проснувшись, он подолгу лежал неподвижно, всматриваясь в потолок, боясь шелохнуться, чтобы не растерять тепло этого видения. Весь день потом ходил задумчивый, но не угрюмый — будто частичка её доброты оставалась при нём.
В действительности же всё было иначе. По четвергам в приют наведывались «гости» — люди, ищущие приёмных детей. Малыши наряжались, декламировали стихи, изображали радость. Толкались, перекрикивали друг друга, ловили взгляды. Артём же держался в стороне. Не кривлялся, не заискивал — ждал. Не первого встречного. Ту самую женщину из сновидений.
— Артёмушка, ну улыбнись же, родной! — уговаривала нянечка.
Но он лишь сжимал губы и отворачивался. Знал — не уйдёт с чужими. Узнает её — свою.
Как-то в приют пожаловали важные гости — праздновали полувековой юбилей заведения. Фотографы, телевизионщики, толпа незнакомцев. Мальчик, по обыкновению, забился в угол. Но взгляд его вдруг наткнулся на высокую женщину с каре и улыбкой, от которой похолодело внутри. А глаза… Те самые! Дыхание перехватило.
И вдруг — она взглянула прямо на него. Взоры встретились, и он впервые в жизни… рассмеялся.
Нянечка едва не выронила поднос. За семь лет в приюте Артём ни разу не смеялся. А тут — вдруг, искренне, по-настоящему.
Женщина подошла. Присела рядом. Он не отводил глаз. Слушал, кивал, даже шутил. И не боялся. Рядом с ней было точно как во сне — спокойно, тепло, как дома.
Потом она стала наведываться без повода. Приносила пряники, читала вслух, рассматривала с ним узоры на замерзших окнах. А потом пропала. На месяц. Артём не спрашивал у воспитателей — страшился услышать, что она не вернётся.
Но она пришла. В потёртой дублёнке, без лишних слов. Просто сказала:
— Артём, ты поедешь со мной. Теперь ты мой сын.
Он не верил. Щипал руку — больно. Значит, не спит. Не сказал ни слова, лишь прижался к ней. Крепко. Навсегда.
Позже она показала ему отчима — добродушного плотника, что сходу принял мальчишку как родного. Началась новая жизнь. Первые блины в общей кухне. Первая рыбалка на Оке. Первая ночь, когда за стеной не шагали чужие люди.
Артём больше не вспоминал о приюте. Лишь иногда, поймав в зеркале свой взгляд, замечал в нём тот самый отблеск — голубой, тёплый, как у неё. Его матери. Настоящей.
