Окно, в котором больше никого не ждали
Он почувствовал неладное не сразу, но где-то в глубине души что-то подсказывало: в этой картине что-то нарушено. Будто угол комнаты съехал, стул стоит неровно, и вот-вот потеряешь равновесие. Ничего явного — лишь тонкая трещинка в привычном мире. Заметил он это весной — в окне напротив. Маленькая кухня на пятом этаже, где свет зажигался ровно в восемь. Она выходила с чашкой в руках, босая, в просторном свитере, словно ей не было холодно — будто земля под ногами была своей. Садилась за стол, обнимала колени и подолгу смотрела в ноутбук. То смеялась, запрокидывая голову, то вытирала слёзы рукавом, не отрывая взгляда, будто боль была для неё так же естественна, как дыхание. В её движениях не было игры — только жизнь. Тихая, настоящая.
Она не была красавицей по меркам журналов, но в ней было что-то неуловимо цепляющее. Что-то, что заставляло ждать этих вечеров. Как ждут прогноза погоды — не ради цифр, а чтобы услышать знакомый голос. Он жил один. После развода прошло два года, а тишина в его квартире стала почти осязаемой — заползала в постель, в чашку чая, в клавиши, по которым никто, кроме него, не стучал. Еда — доставка. Общение — переписки без встреч. Мать звонила по воскресеньям и говорила: «Тебе уже сорок три, сынок, так нельзя». А он кивал, улыбался в трубку и тыкал в экран, лишь бы разговор закончился.
Весной она смотрела в экран. Летом — читала. Осенью — писала. Всегда — за тем же столом. В том же свитере. И кот — свернувшись калачиком, лежал на подоконнике, будто часть ритуала, как занавески, кружка, мягкий свет. За девять месяцев она ни разу не взглянула в его окно. Ни разу. Будто знала, что он наблюдает. Но не подавала знака. Он ждал. Каждый вечер, надеясь — вдруг обернётся. Не чтобы поздороваться. Просто чтобы показать: видит и его.
А потом — в январе — свет не зажёгся.
Он ждал. Один вечер. Другой. Неделю. Ничего. Шторы закрыты. Кота нет. Всё исчезло, словно книгу оборвали на середине фразы. Он не знал, что делать. Не имел права — но и не мог просто смириться. На тринадцатый день пошёл. Пересёк двор. Поднялся. Постучал.
Открыла другая. Молодая. Удивлённая. В наушниках.
— Простите… здесь жила женщина… лет тридцати… с котом… светлые волосы…
— А… Надя? — сняла наушник. — Умерла. В декабре. Болела. В больнице была. Кота, кажется, кто-то забрал. Я тут с декабря.
Он поблагодарил. Ушёл. Медленно. Будто с каждым шагом тишина сгущалась. Во дворе было пусто, словно деревья знали. Вернулся. Сел на подоконник. И только тогда понял — руки дрожат. Потому что в том окне больше нечего ждать.
Теперь по вечерам там зажигалась гирлянда. Тёплая. Весёлая. По стенам плясали блики. Другая женщина, другие кружки, другая жизнь. Гитара. Смех. Незнакомый голос. А он всё ждал — вдруг она появится. Сядет. Подтянет ноги к груди. И, может быть… хоть раз взглянет.
Не взглянула.
А весной он впервые включил у себя настольную лампу. Просто так. Не потому что темно. А потому что — вдруг теперь кто-то смотрит с той стороны. И он сел. С книгой. С кружкой. В старом свитере, пропахшем временем и одиночеством.
Просто — чтобы был свет.
