Окно, в котором больше никто не ждёт
Ощущение, что что-то не так, пришло не сразу — но где-то внутри щемяще подсказывало: мир чуть сместился. Будто комната покосилась, стул под тобой шатается, и вот-вот потеряешь равновесие. Ничего явного, лишь тонкая трещинка в привычной реальности. Он заметил её весной — в окне напротив. Маленькая кухня на пятом этаже, где ровно в восемь зажигался свет. Она выходила с кружкой чая, босиком, в растянутом свитере, словно мартовский холод ей нипочём — земля под ногами была своя. Садилась за стол, поджимала колени к груди и подолгу смотрела в ноутбук. То смеялась, запрокидывая голову, то вытирала слёзы рукавом, не отводя взгляда — будто сжилась с болью, как с дыханием. В её движениях не было наигранности — только жизнь. Тихо пульсирующая, без фальши.
Красоты глянцевых стандартов в ней не было, но было что-то цепляющее. Что-то, ради чего он ждал этих вечеров. Как ждут прогноза погоды — не ради цифр, а чтобы услышать знакомый голос. Он жил один. После развода прошло два года, и тишина в квартире стала осязаемой — заползала в постель, в остывающий чай, в клавиатуру, по которой больше никто не стучал. Еда — доставка. Общение — переписки без лиц. Мама звонила по воскресеньям и вздыхала: «Сорок три уже, Ваня, так нельзя». А он кивал, улыбался в трубку и тыкал в экран, лишь бы звонок закончился.
Весной она смотрела в экран. Летом — читала. Осенью — печатала. Всегда за тем же столом. В том же свитере. А на подоконнике свернулась в клубок кошка — рыжая, как осенний лист, часть ритуала: занавески, кружка, тёплый свет. За девять месяцев она ни разу не взглянула в его сторону. Ни разу. Будто знала — он наблюдает. Но не подавала знака. Он ждал. Каждый вечер, надеясь — вдруг обернётся. Не для приветствия. Просто чтобы показать: видит.
А в январе свет не зажёгся.
Он ждал. День. Два. Неделю. Шторы наглухо закрыты. Кошка пропала. Всё исчезло, будто книгу вырвали на середине фразы. Он не знал, что делать. Не имел права — но и молча принять не мог. На тринадцатый день пошёл. Пересёк двор. Поднялся. Постучал.
Открыла другая. Молодая. В наушниках.
— Извините… тут жила женщина… лет тридцати… с рыжей кошкой…
— А… Лидка? — она сняла наушник. — Померла. В декабре. Долго болела. Кошку, кажется, сестра забрала. Я тут с нового года.
Он кивнул. Развернулся. Шёл медленно, будто с каждым шагом тишина сгущалась. Во дворе было пусто, будто деревья знали. Вернулся. Сел на подоконник. И только тогда заметил — руки дрожат. Потому что в том окне больше нечего ждать.
Теперь по вечерам там горела гирлянда. Яркая, праздничная. По стенам прыгали блики. Другие чашки, другой смех. Гитара. Чужие голоса. А он всё ждал — вдруг она появится. Сядет. Подожмёт ноги. И, может, хоть раз… взглянет.
Не взглянула.
А весной он впервые включил лампу. Просто так. Не потому что темно. А потому что — вдруг теперь кто-то смотрит оттуда. Сел. С книгой. С кружкой. В том самом свитере, пропахшем временем и одиночеством.
Просто — чтобы горел свет.