Окно, в котором больше никто не сидит
Он почувствовал что-то не так не сразу, но где-то в груди ныло — будто мир слегка перекосило. То ли стул шатался, то ли пол, но явной причины не было, лишь лёгкая трещина в обыденности. Заметил он это весной — в окне напротив. Крохотная кухня на пятом этаже, где ровно в восемь зажигался свет. Она выходила с чашкой в руках, босая, в растянутом свитере — будто мороз ей нипочём, словно земля под ногами была своей. Садилась за стол, обхватывала колени и подолгу смотрела в ноутбук. То смеялась, запрокидывая голову, то вытирала слёзы рукавом, не отрывая взгляда — будто боль была для неё так же естественна, как дыхание. В её движениях не было наигранности — только жизнь. Тихая, честная.
Красоты глянцевых журналов в ней не было, но что-то цепляло. Что-то, ради чего он ждал этих вечеров. Как ждут прогноз погоды — не ради цифр, а ради голоса диктора. Он жил один. После развода прошло два года, и тишина в квартире стала почти осязаемой — заползала в постель, в остывающий чай, в клавиатуру, по которой больше никто не стучал. Еда — доставка. Общение — переписка без встреч. Мама звонила по воскресеньям и вздыхала: «Сорок три уже, сынок, нельзя же так». А он кивал, улыбался в трубку и тыкал в экран, лишь бы побыстрее закончить разговор.
Весной она смотрела в экран. Летом — читала. Осенью — печатала. Всегда — за тем же столом. В том же свитере. А на подоконнике — кошка, свёрнутая клубком, будто часть ритуала: занавески, кружка, мягкий свет. За девять месяцев она ни разу не взглянула в его сторону. Ни разу. Будто знала, что он наблюдает. Но не подавала знака. Он ждал. Каждый вечер, надеясь — вдруг повернётся. Не чтобы поздороваться. Просто чтобы показать: видит его.
А потом — в январе — свет не зажёгся.
Он ждал. Вечер. Другой. Неделю. Тишина. Шторы задернуты. Кошка пропала. Всё исчезло, будто книгу закрыли на середине предложения. Он не знал, что делать. Не имел права — но и не мог просто смириться. На тринадцатый день пошёл. Пересёк двор. Поднялся. Постучал.
Открыла другая. Молодая. В наушниках.
— Извините… тут раньше жила женщина… лет тридцати… с кошкой… светловолосая…
— А… Вера? — сняла наушник. — Умерла. В декабре. Болела. В больнице была. Кошку, кажется, кто-то забрал. Я тут с декабря.
Он поблагодарил. Ушёл. Медленно. Будто с каждым шагом тишина сгущалась. Во дворе было пусто — будто деревья знали. Вернулся. Сел на подоконник. И только тогда заметил, что дрожат руки. Потому что в том окне больше нечего ждать.
Теперь по вечерам там горела гирлянда. Тёплая, весёлая. По стенам прыгал свет. Другая девушка, другие чашки, другая жизнь. Гитара. Смех. Чужой голос. А он всё ждал — вдруг она вернётся. Сядет. Подожмёт ноги. И, может, однажды… взглянет.
Не взглянула.
А весной он впервые включил у себя настольную лампу. Просто так. Не потому что темно. А потому что — вдруг теперь кто-то смотрит с той стороны. И он сел. С книгой. С кружкой. В старом свитере, пропахшем временем и одиночеством.
Просто — чтобы был свет.
