В ординаторской стояла непривычная, хрупкая тишина. Старшая акушерка, Валентина Ивановна, сидела с покрасневшими глазами, уставившись в пустой стакан. Разноцветные кружки с остывшим чаем были расставлены как попало — точно их бросили в спешке.
Но самое страшное был не беспорядок. А стол. Тот самый стол, который всегда сиял безупречной организацией — аккуратные папки, ручки, скрепки, всё по линейке. Стол, за которым сидел человек-легенда — Дмитрий Фёдорович, наш Димка. Сегодня он был неузнаваем. Поверхность стола превратилась в хаос — измятые бумаги, исписанные истории родов, скомканные маски, пустые упаковки от лекарств, пластиковые стаканы, какие-то ленты, бинты…
Сам Димка сидел, опустив голову, глядя в никуда. Руки его дрожали — те самые руки, что годами творили чудеса в операционной. Крупные, сильные, с короткими пальцами, некрасивые, но волшебные. Именно этими руками он спасал матерей, вытягивал детей, когда, казалось, надежды уже нет. Ни разу — ни разу прежде я не видела, чтобы эти руки дрожали.
— Жалоба пришла… — прошептала мне Валентина Ивановна, прижавшись губами к моему уху. — Кто-то важный, сверху. Начальство орало — мол, пенсионер, сколько можно. Всё, — её голос оборвался. — Сказали: «На покой».
…Больше двадцати лет назад.
Я только окончила ординатуру. Мы с Андреем, моим одногруппником, были на первом дежурстве. Роды — пятые, ребёнок в поперечном положении, время на исходе. Я нащупываю головку, но она сбоку, еле достаю. Андрей держит живот, пытается стабилизировать положение. Мы оба в поту, руки скользят, сердце в пятках…
И тут вошёл он — Димка. Без суеты, спокойно натянул перчатки. Одним движением, легко и точно, как скрипач берёт смычок, он через плодный пузырь нащупал ножки и — на одной потуге вывел их, на второй — уже держал новорождённую. Девочка. Закричала сразу. Живая.
— Мог быть разрыв, — тихо сказал он. — За него отвечал бы я. Акушерство — не про героизм. Про знание. Читайте книги, молодёжь.
И мы читали. Интернета тогда не было. Но был стол Димки. А под ним — те самые книги, которых не найти ни в библиотеке, ни в магазине.
…Пятнадцать лет назад.
Ночь. Преждевременные роды, сильное кровотечение. Малыша не спасли… Женщина на грани, я в панике. Стою в курилке, трясущимися руками зажигаю сигарету. Димка подходит, молча забирает её, выливает мой остывший чай в раковину и протягивает свой термос.
— Травяной сбор. И мёд с Алтая. Мне одна женщина каждый год привозит. Пей медленно. И попробуй поспать. Привыкай. Здесь так. Если будешь рвать душу на каждом случае — не выстоишь и месяца.
Я легла. Он накрыл меня пледом, выключил свет и тихо закрыл дверь.
…Десять лет назад.
Я уже старший врач на смене. Димка задержался допоздна, зашёл попрощаться. В родзале — потуги, слабая динамика, головка высоко. И вдруг — брадикардия. Ребёнок умирает. В операционную не успеть. Решение — высокие щипцы.
Ставлю наркоз, но ложки не сходятся. В голове пусто. Пульс в висках, руки ледяные. И вдруг за спиной — тихий голос:
— Бывает. Отойди на минуту…
Когда он успел переодеться? Он мягко подвигает меня, поправляет руками. Всё — ложки сомкнулись. Я продолжаю. А он просто стоит рядом. Поддерживает. Потом говорит:
— Ну, я поехал. Опять задержался. До завтра.
…Три года назад.
— Видишь эту розу? — поправляет очки. — Была дохлая, а теперь — под потолок. И цвет! Нежно-розовая с малиновыми краями. Видела когда-нибудь, как жизнь расцветает?
Мы сидим у него на даче. Там, где теперь его покой. Где яблони плодоносят третий год. Где он лепит вареники с вишней, тонкими, почти прозрачными, в собственных руках.
— Жалко, уезжаешь. Внуков забираю на лето. А ты… — он смотрит, и в глазах нет ни боли, ни обиды. — Конечно, скучаю. Но теперь сплю. Представляешь? Как обычный человек. Первые месяцы просыпался от страха — думал, вызов. Потом не мог заснуть просто потому, что забыл, как это. А теперь… теперь живу. Дышу. И, может, впервые понимаю, что значит быть просто человеком. Не врачом. Просто дедом. С розами. С внуками. С домом.
Он замолкает, встаёт. И, проходя мимо куста, незаметно снимает пожелтевший лист. Одним движением, двумя пальцами. И роза даже не дрогнула. Только солнце коснулось её лепестков. И стало ясно — его руки всё ещё помнят, как спасать. Только теперь они спасают тишину. И сад. И жизнь.
