— Родная моя, крохотулька… — сквозь слёзы шептала Татьяна, прижимая к себе новорождённую дочь. — Уж я-то знаю, какую долю тебе на роду написано…
Девочка жадно тянулась к материнской груди, иногда морщась — солёные капли падали ей на щёки, но голод брал верх. Таня даже не замечала этого — её сердце сжимали воспоминания, страхи и проклятая фамильная печать неудач в любви.
В палату вошла медсестра в белом халате и строго посмотрела на молодую мать.
— Опять в слезах? Ребёнка замочите. В чём дело? Дочка здорова, молоко само льётся, а ты сидишь, будто на поминках. Хватит реветь — радуйся.
Татьяна вздрогнула, словно очнувшись. Смущённо улыбнулась — то ли дочке, то ли медсестре — и тихо проговорила:
— Я рада, честно… Просто боюсь, что и ей достанется участь всех женщин в нашем роду. Все рожали без мужей, все — одни. Думала, если мальчик родится, хоть на нём этот круг разомкнётся… А тут опять девочка…
— Сама видишь, мать ты хорошая, — смягчилась медсестра. — Только не накаркивай своей кровиночке. Как назовёшь — так и жить будет. Имя уже придумала?
Таня опустила глаза:
— Бабка с мамкой настаивают — Надя. Все у нас — Надьки, Надюхи, Надюшки… А я прочла, что имя это когда-то означало «надежда, но не сбывшаяся». Не хочу. Назову её Светой. Пусть будет Светочка. Пусть хоть у неё судьба сложится иначе…
— Вот и ладно, — кивнула медсестра. — Свет — он и в имени, и в душе.
Света росла настоящей удалой. Как и предрекала та медсестра — крепкая, упрямая, с характером. В школе — первая, среди сверстников — заводила. Правда, видом совсем не походила на бабушкины представления о «невесте» — плечи как у кузнеца, бёдра узкие, походка — будто в армии служила. Дружила в основном с пацанами, носила футболки и кроссовки.
— Светка, ну не мужик же ты! — причитала бабка Аграфена. — Вон платьев в шкафу — как на ярмарке. А ты всё в трениках щеголяешь. Где женская стать? Где коса до пояса?
— Да отстаньте! — отмахивалась Света. — Главное — кого я захочу, а не кто меня возьмёт.
— Ты бы помягче, внученька, — вздыхала Таня, — жизнь-то не по твоей указке пляшет.
И вот в одиннадцатом классе Света влюбилась. В кого бы вы думали? В тихоню Витьку из параллельного, что вечно прятался за книгами. На выпускном он прижался к стенке, будто надеясь раствориться. Света подошла, взяла его за рукав и вытащила в круг. С того дня они не расставались.
После школы поступили в один институт, а на третьем курсе Света, не дожидаясь намёков, сама сделала предложение.
— Ну сколько можно в подружках ходить? — заявила она Витьке. — Пора и в ЗАГС податься — замуж пора.
Витя был на седьмом небе. Он давно понял, что Света решает, а он соглашается. Его родители ликовали, как и Танина родня — уж если кто и мог разорвать родовое проклятье, так это Светка.
На пятом курсе родился сын. Света ушла в декрет, а Витьку оставили на кафедре. Всё шло как по маслу… пока Света не почуяла неладное.
Муж стал задерживаться, хмуриться, отмалчиваться. А потом и вовсе замкнулся — ни о работе, ни о диссертации. Всё чаще твердил про усталость. Света всё поняла. И решила не медлить.
Подруга-секретарша шепнула: у Вити роман с Ленкой Суховой, блёклой студенткой, которую в институте звали «мышкой». Света не стала тянуть. Встретила Ленку у общаги, врубила пару раз при всех — и та, с растрёпанной чёлкой, надолго исчезла из виду.
С Витей разговор был коротким — сначала синяк под глазом, потом второй.
— Я… просто хотел помочь… как ты мне когда-то, — лепетал он, прижавшись к стене.
— Ещё кому-нибудь поможешь, — сквозь зубы процедила Света, — я тебя кастрирую. Без шуток.
С тех пор Витя ходил по струнке. Больше он не рисковал — знал: со Светкой шутить опасно. Её бедная дочка, которой в роддоме пророчили горькую женскую долю, не только разорвала цепь одиночества, но и построила семью, где сама стала главной — и опорой, и грозой, и… Светом в окне.
