На краю тихого подмосковного городка затерялась улочка, будто застрявшая в прошлом веке. Дорога — в колдобинах, автобус — раз в час, соседи — все на виду. Но в последние годы всё перевернулось: сюда ринулись москвичи, уставшие от суеты. Домики раскупались один за другим — кто подлатывал, кто сносил вовсе, чтобы выстроить особнячок с мансардой.
Иван и Ольга тоже поддались всеобщему ажиотажу. Старый домик в конце улицы достался за копейки, а столичную квартиру оставили дочери. Отремонтировали, двор выложили плиткой, разбили клумбу — совсем как в журналах. Зять привёз из питомника молоденькую сосенку. Посадили её у калитки, чтобы прохожие любовались.
Сначала деревце хирело, будто капризничало. Но Ольга с Иваном не сдавались — подкармливали, поливали, шептали ласковые слова. И вот однажды сосенка ожила. Неспешно, но упрямо тянется вверх. Первую же зиму нарядили гирляндами, внуки сфоткались — и пошла традиция: каждый Новый год у ёлки собиралась вся семья.
Через пару лет она стала настоящей красавицей. Пушистая, стройная, с нежными иголками. Летом вокруг зацвели ромашки, и супруги уже приметили местечко для скамейки, чтобы вечерами чай пить в тени. Но однажды утром Ольга вышла во двор — и остолбенела. Сосенки нет. Только пенёк. А у мусорки — безжизненное деревце, вырванное с корнем.
Шок. Слёзы. Бессилие. Кому могло помешать деревце? Ведь не в праздник же…
Иван, стиснув зубы, направился к соседке напротив — Анастасии Петровне. Та давно косилась с недовольством. Домик у неё родительский, скромный, но ухоженный. Сама — вдова, дети навещают редко. А эти новосёлы — как заноза в глазу.
— Зачем так, Анастасия Петровна? По-зверски… — спросил Иван без злости, но с болью.
— Разжились! — огрызнулась она. — Два авто! Двор — как картинка! А эта ваша сосна мне спать мешала. Внуки орут, мячики летают — покоя нет!
— Так ведь праздник был… Гирлянды… Дети… — растерялся он.
— А мне летом форточку не открывать, что ли, когда у вас там визг стоит?
Он развернулся и ушёл. Дома рассказал жене. Ольга долго молчала, потом вытерла слёзы и вздохнула:
— Зависть. Иначе ничего не объяснить.
— Зависть — яд. Мы ведь такие же, пенсионеры. Просто любим, чтобы было уютно. Для себя и для внуков.
Через неделю зять снова приехал — привёз две маленькие ёлочки. Одну посадили у калитки, вторую Иван взял и пошёл… к Анастасии Петровне. Хотел мир предложить, чтобы сердце смягчилось.
— Не надо мне ваших подачек! — прошипела она. — Сажайте у себя, у меня своё есть.
Иван уже собрался уходить, как из-за забора выглянула другая соседка — баба Таня, лет под восемьдесят, жила через двор.
— Ёлочку несешь? Давай, сынок. Пусть растёт.
— Вам-то зачем, Татьяна Ивановна? Вы же одна…
— Так пусть красота будет. Может, после меня кто добрый дом купит — увидит ёлку, вспомнит старуху.
У Ивана комок в горле встал. Они с Ольгой сами посадили ёлку для бабы Тани, научили ухаживать, пообещали помогать. А дома Ольга напекла пирожков — хотела с Анастасией Петровной мир наладить, угощение отнести.
Но Иван остановил:
— Не надо. Скажет, что отравили. Лучше я скажу, что камеру повесили. Теперь каждый листик под запись.
И правда — камеру установили. Иван подошёл к соседке и спокойно, но твёрдо сказал:
— Видеонаблюдение работает. Если ещё что — в полицию пойдём. Это уже порча имущества, статья.
Она промолчала. Только глаза бегали.
С тех пор ни мусора у забора, ни косых взглядов. Тишина. А ёлка… Новая ёлка растёт. А старая осталась в памяти. Как напоминание: доброта украшает, а зависть — калечит душу.
