На краю тихого уральского городка затерялась старая улочка, будто остановившаяся во времени. Дорога — в колдобинах, автобусы — раз в час, жителей — раз-два и обчёлся. Но в последние годы всё переменилось: сюда потянулись горожане, уставшие от бетонных коробок. Дома раскупались один за другим — кто-то приводил их в порядок, кто-то сносил до основания, чтобы выстроить роскошные особняки.
Иван и Ольга тоже решились на переезд. Домишко в глухом конце улицы достался за копейки, а городскую квартиру оставили дочери. Отремонтировали стены, выложили двор плиткой, разбили клумбы — как мечтали. Зять привёз из питомника маленькую сосёнку. Посадили её у забора — чтобы видно было с дороги.
Поначалу деревце еле держалось, будто не хотело приживаться. Но Ольга с Иваном не сдавались — подкармливали, поливали, разговаривали с ним, как с ребёнком. И однажды сосна ожила. Не быстро, но уверенно. Первую же зиму нарядили гирляндами, внуки сфотографировались на память — и с тех пор каждое Рождество у неё горели огни, звучал смех, собиралась вся семья.
Через пару лет она стала настоящей красавицей. Пушистая, высокая, с нежными иголками. Летом вокруг расцвели цветы, и супруги уже мечтали о лавочке, чтобы сидеть вечерами в тени. Но однажды утром Ольга вышла во двор — и обомлела. Сосны не было. Только пень. А чуть поодаль, у мусорного бака — брошенные ветки их любимого деревца.
Шок. Слёзы. Гнев. Кто мог сделать такое — не в праздник, не зимой, а посреди лета?
Иван, стиснув зубы, направился к соседке напротив — Анне Петровне. Та давно косилась с недовольством. Дом у неё родовой, старый, но ухоженный. Сама она вдова, дети навещали редко. А новые соседи словно бельмо на глазу.
— Зачем так жестоко, Анна Петровна? — спросил он без злобы, но с болью.
— Разместились, как у Христа за пазухой! — огрызнулась она. — Две машины! Двор — как с картинки! А эта ваша сосна мне покоя не давала. Внуки орут, бегают, тишины нет.
— Но ведь праздники… Украшения… Семья… — растерянно пробормотал он.
— А я что, летом окна наглухо закрывать должна, когда ваши под окнами носятся?
Он молча развернулся. Дома рассказал жене. Ольга долго молчала, потом вытерла слёзы и сказала:
— Зависть. Другого объяснения нет.
— Зависть — яд. Мы же такие же обычные люди. Просто любим, чтобы вокруг было красиво. Для себя и для внуков.
Через неделю зять снова приехал и привёз две маленькие сосёнки — невысокие, но крепкие. Одну посадили у калитки, а вторую Иван взял и пошёл… снова к Анне Петровне. Хотел помириться, смягчить её сердце.
— Не надо мне ваших подачек! — прошипела она. — Сажайте у себя, у меня своё есть.
Иван уже собрался уходить, как из-за забора выглянула другая соседка — баба Катя, лет под восемьдесят, жила через два дома.
— Сосёнку несешь? Давай, сынок. Пусть растёт.
— Вам-то зачем, Екатерина Михайловна? Вы же одна…
— Так пусть будет. Может, после меня дом хорошим людям достанется, а у калитки сосна стоять будет — обо мне вспомнят.
У Ивана комок в горле встал. Они с Ольгой сами посадили деревце для бабы Кати, объяснили, как ухаживать, пообещали помогать. А потом Ольга испекла пирожков — хотела снова попытаться наладить отношения с Анной Петровной, отнести угощение.
Но Иван остановил:
— Не надо. Скажет, что отравлено. Лучше я предупрежу, что камеры поставили. Теперь весь участок под наблюдением.
И правда — система видеонаблюдения уже работала. Иван подошёл к соседке и твёрдо, без угроз, сказал:
— Камеры включены. Если что-то повторится — сразу в полицию. Это уже вандализм, статья имеется.
Она ничего не ответила. Только глаза бегали.
С тех пор ни мусора у забора, ни злых взглядов. Тишина воцарилась. А сосна… Новая сосна растёт. А старая — осталась в памяти. Как символ доброты, простоты — и той зависти, что уродует души.
