Шрамы и дружба: история несломленного духа
Мы с Надей сидим на её застеклённом балконе на четырнадцатом этаже новостройки в Подмосковье. Надя с отцом и дедом переехали сюда три года назад. Её отец — юрист в строительной компании, которая возводила этот дом. Квартиру выбрали с широким балконом специально для Нади, чтобы она могла заниматься своим любимым делом. Отец мог себе это позволить. Балкон хорошо утеплён: тёплые полы, батареи, стены отделаны фактурной плиткой. Надя помешана на комнатных растениях и аквариумных рыбках. В квартире четыре аквариума — по одному в каждой комнате и ещё один здесь, на балконе.
Этот аквариум — угловой, с мягкой голубой подсветкой и сложной системой фильтрации, в которой я ничего не понимаю, а Надя готова рассказывать часами. Внутри — керамический замок с башенками и арками. Рыбки выплывают из его окон, словно жители подводного королевства. Четыре золотистые рыбки, названия которых я вечно забываю, и один необычный — сомик, которого Надя называет парчовым птериком. Он ухаживает за аквариумом, чистит стёкла.
Надя знает о своих рыбках всё. Она активна на форумах аквариумистов, пишет статьи для тематических сайтов, и её там уважают. С такой же страстью она ухаживает за растениями. После переезда её комната превратилась в настоящие джунгли. На балконе вьётся виноград, висят кашпо с фиалками, стоят горшки с миниатюрными сосенками и бонсай.
Мы сидим в этом зелёном уголке, глядя через панорамное окно на Москву-реку, крыши домов и лес вдали. Справа внизу шумит трасса, ведущая в Долгопрудный и Химки. Надя рассказывает о поездке с отцом за грибами. Они заехали в такую глушь, куда смог пробраться только их вездеход. Набрали полные корзины, потом три дня с дедом мариновали и сушили грибы.
— Жаль, папа теперь почти не бывает дома. Работает даже в выходные. Погода отличная, а скоро дожди пойдут, и никуда не съездим. Катя, давай ещё раз попробуем сфоткаться? — Надя смотрит на меня умоляюще.
Я вздыхаю. Мы идём в её комнату — такую же зелёную и уютную, как балкон. Надя садится перед самодельным белым фоном. Я делаю несколько кадров, потом пытаемся их обработать на ноутбуке. Ей нужны фото на документы, но задача кажется почти невыполнимой.
Снимки не получаются. То ли я плохо фотографирую, то ли причина в другом.
— Надь, хватит переживать. Внизу фотосалон, сейчас сбегаю, договорюсь.
Надя неохотно соглашается. Она забирается в кресло на балконе, укутывается в плед и поворачивается к окну.
Я беру ключи и спускаюсь вниз. Фотограф — молодой парень, скучает за стойкой. Объясняю, что нужно сделать фото на документы, но сниматься будем дома, на четырнадцатом этаже.
— Это будет стоить…
— Нам не важно, сколько. Надо сделать сегодня.
Поднимаемся. Парень замирает перед аквариумом, разглядывая рыбок. Я нервничаю.
— Понимаете… Постарайтесь не акцентировать… У девушки лицо сильно повреждено, поэтому она не пришла в студию. Пожалуйста.
— Да без проблем. Клиент платит, остальное меня не касается.
Я зову Надю. Она выходит, закутавшись в плед, словно в кокон, молча садится перед фоном. Фотограф настраивает камеру, украдкой поглядывая на неё.
— Готово. Снимайте плед.
Надя медленно убирает ткань, выпрямляется. Лицо фотографа бледнеет, в глазах мелькает испуг.
— Чёрт возьми… — вырывается у него.
— Снимайте, — глухо говорит Надя.
Он быстро делает несколько снимков, и я провожаю его к лифту.
— Сестра?
— Нет, лучшая подруга. Она удивительная, сильная…
— Вижу. Но в следующий раз предупреждай заранее.
— Я предупредила…
— Да, но когда увидел… Сколько она такая?
— Двадцать три года.
— Боже…
Я протягиваю деньги. Он отмахивается:
— Через час приходи, фото будут готовы.
Возвращаюсь к Наде. Она снова на балконе, в пледе, плечи дрожат — плачет. Я обнимаю её, глажу по голове, покачиваю, как маленького ребёнка.
— Всё пройдёт, Надь. Смотри, листья в лесу уже жёлтые. Хочешь, сбегаю за твоими любимыми кленовыми листьями? Или за мороженым? Устроим праздник?
— Мороженое в холодильнике, Кать. Ешь… Мне не хочется.
Десять лет назад я шла по знакомому коридору больницы в Москве. Встречные медсёстры, врачи, санитарки улыбались мне, я здоровалась со всеми.
На посту дежурила пожилая медсестра:
— Катя, сколько дома была? Месяца три? Опять на операцию?
— Да, Мария Ивановна. Надеюсь, последний раз.
— Посмотрим, куда тебя определить… Первое отделение закрыто на ремонт, у нас теснота. Даже в детской палате койки уплотнили.
Я заглянула через стекло в детскую. Двенадцать кроваток вместо восьми, все заняты.
— Есть место в одиннадцатой. Пойдёшь?
— Полулюкс? Конечно!
Мария Ивановна вздохнула, улыбнулась криво.
— Пошли. Там девочка хорошая, Надя Соколова. Вы одного возраста. Только… к ней привыкнуть надо. Она тоже обгорела. Сильно.
— Ну и что, обгорела. Видала и не такое.
Одиннадцатая палата — почти как дома. Душ, туалет, маленький холодильник, две удобные кровати. Можно даже телевизор поставить.
Я вошла. Моя кровать у двери была свободна. У окна сидела фигурка, укутанная в одеяло с головой. Медсестра включила свет, помогла разобрать вещи. Девочка молчала, глядя из-под одеяла. Видны были только глаза.
— Наденька, это Катя. Она добрая, вылезай.
Медсестра приоткрыла одеяло. Я замерла. У Нади не было лица. Ни волос, ни ушей, вместо носа — дырочки, губ почти не видно. Шею поддерживал плотный воротник. Щёк не было — сплошные шрамы, как у меня на спине и ногах. Но мои шрамы скрывала одежда. А её…
Её глаза — большие, тёмно-карие — казались чужими на изуродованном лице.
Я собралась, подошла и сказала:
— Привет, рада познакомиться. Будем дружить?
Голос Нади был глухим, речь невнятной. Привыкнуть к ней былоМы сидели в тишине, слушая, как за окном шумит ночной город, и знали, что у нас есть друг у друга — и этого достаточно.
