Лилию повысили в банке, и с ней будто подменили. Раньше тихая, теперь вечно на взводе — то борщ не так посудой перемыл. Антон, её муж, только разводил руками: «Чего орёшь? Всё же нормально было». А она: «Потому что я всё тащу! И ребёнка, и готовку, и квартиру!» Антон не понимал — ну какие в хрущёвке в Воронеже мужские дела? Гвоздь вбить раз в год? Говорил: «Борщ — бабское дело», а она в ответ: «Сам почисти картошку — тогда сварю».
Колотило его от таких слов: «Ты ж баба, тебе и готовить!»
А Лилию всё чаще не было дома — задерживалась, сына из садика забирала последним. Антон ворчал: «На кой тебе это повышение? Сидела бы тихо, как раньше». Она лишь пожимала плечами: «Хочешь, чтоб я дома сидела? Зарабатывай больше. А то на две зарплаты не вытянуть — мама раньше помогала, а теперь сама ремонт делает».
Антона бесило. Сам он карьеру гнать не хотел — видел, как начальник пашет без выходных, и плевался: «Не, мне бы домой пораньше». Но упрёки Лилии копились, и в душе закипало: «Раз хочет начальницей быть — пусть поймёт, каково одной».
Тут подвернулась Вера из бухгалтерии — простая, с пирогами и мягким голосом. Не красавица, зато смотрела на него, как на героя. И главное — не орала, не требовала. Только вот с Верой всё оказалось не так просто: если без подарка или денег «на что-нибудь милое» — ужин скудный, и ласки меньше.
Антон злился, но утешал себя: «Зато не орёт, как Лилия. А там глядишь — испугается, что я ухожу, и запоёт по-другому».
Но когда Вера с каменным лицом попросила шубу, он понял — пора заканчивать цирк.
Ворвался домой, дождался Лилию и с пафосом заявил:
— Всё, хватит! Я мужик! Хочу ужин, носки чистые и порядок! Ты ж раньше приходишь — могла бы и суп сварить!
Лилия молча сняла пальто, поставила сумку и устало спросила:
— И всё?
— Нет! — гаркнул он. — Я ухожу! К другой! Которая меня ценит! Вещи собрал — живи одна!
— Правильно, — кивнула она. — Вали. Надоел, как горькая редька. Квартиру оставь — ипотеку я платила. Адвокат подтвердит, что ты туда ни рубля не вложил.
Антона будто обухом по башке. Где слёзы? Где «вернись»? Вместо этого — холодный расчёт.
С трясущимися руками он притащился к Вере, постучал с напором: «Любимая, я теперь твой! Навсегда!»
Она открыла, окинула его взглядом и фыркнула:
— Ты чего приперся? У меня ребёнок, съёмная однушка, зарплата копеечная. Ты мне не помощь, а обуза. Не готов шевелиться — катись отсюда.
Дверь захлопнулась.
И стоял он на лестнице — с сумкой, с разбитым самолюбием и одной мыслью: никому не нужен. Ни жене, ни любовнице. Впервые за много лет — по-настоящему один.
