После повышения Алины в международной компании её характер резко переменился. Из мягкой и заботливой жены она превратилась в резкую, едкую, постоянно недовольную. Максим, её муж, лишь разводил руками: «В чём дело? Раньше всё было хорошо». Алина всё чаще упрекала его в лени — мол, почему на ней одном всё: и ужин, и ребёнок, и порядок в доме. А Максим не понимал проблемы. Рассуждал так: «В трёшке на окраине Казани мужчине делать нечего. Ремонт свежий, сантехника в порядке. Готовка — не мужицкое дело». Как-то попросил сварить щи, намекнул — и услышал в ответ: «Картошку почистишь — тогда сваря». Вскипел: «Сама чисти! Ты же жена!»
Алина теперь пропадала на работе, а сына из садика забирали последним. Максиму было жаль мальчишку, но идти самому? Мало ли что — попросят полку прибить или кран подкрутить.
Ему казалось, что жена его больше не ценит. Ворчал: «Зачем тебе эта должность? Сидела бы тихо — жили бы как раньше». Алина лишь пожимала плечами: «Хочешь, чтоб я уволилась? Тогда иди в отдел продаж, получай премии, зарабатывай больше — я с радостью вернусь домой, буду щи варить и с сыном сидеть. Но на твою зарплату нам не выжить. Мои родители раньше помогали, теперь им самим деньги нужны». Максим злился: «Им дачу строить охота!»
Сам он карьеру гнать не спешил. Видел, как директор пашет без выходных, и говорил: «Не, спасибо. Я отработал своё — и свободен». Но чем больше Алина его пилила, тем злее он становился. Решил: «Раз хочет быть начальницей — пусть почувствует, каково это одной». Стал задерживаться на работе. А потом завёл роман с коллегой из отдела кадров — с Ириной. Та была не красавица, но с пышными формами, мягким голосом и вечным пирогом на столе.
У Ирины был сын, но Максима это не смущало. С ней он чувствовал себя героем: тёплый ужин, восхищённые взгляды, лёгкие поглаживания по спине. Встречались всё чаще. А сына теперь забирала Алина или её мать — у неё на работе был важный проект. Максим даже радовался: «Отлично. Она мне ужин не готовит — а я у Иры сыт. Всё честно». Правда, у Ирины были свои правила. Если приходил без конфет, духов или пары тысяч на «мелочи» — ужин становился скромнее, а ласка — сдержаннее.
Максим отмахивался: «Ну и ладно. Она не за любовью гонится — просто внимание и копейки. Зато как Алина узнает, что я ухожу — вот тогда заскулит». Но когда Ирина, не моргнув глазом, попросила деньги на шубу, он понял: пора заканчивать этот спектакль.
Ворвался домой, дождался жену и, насупившись, заявил:
— Алина, хватит. Мужчине нужен ужин, порядок в доме, чистые носки! Ты приходишь раньше — где еда? Или постирать не можешь?
Алина молча сняла пальто, положила сумку на пол и устало посмотрела:
— Это всё?
— Нет! — пафосно бросил он. — Я ухожу! К другой! Которая меня ценит! Вещи собрал — всё! Живи как знаешь!
— Правильно, — кивнула Алина. — Вали. Надоел, как ржавая труба. Квартиру оставь — ипотеку я платила. Адвокат докажет: ты туда ни рубля не вложил.
Максима будто обухом стукнули. Где слёзы? Где мольбы? Он ждал, что Алина упадёт на колени, будет умолять остаться. А вместо этого — холодный расчёт.
С бешено колотящимся сердцем схватил сумку и поехал к Ирине. Уверенно постучал: «Родная, я теперь твой. Навсегда!» Она открыла, окинула его взглядом и скрестила руки:
— Ты чего приперся? У меня ребёнок, съёмная квартира, зарплата копеечная. Ты — не выход, ты обуза. Не готов помогать — катись.
Дверь захлопнулась у него перед носом. Он так и остался на лестнице — с сумкой, разбитым самолюбием и пустыми руками. Никому не нужный. Ни жене, ни любовнице. И впервые за много лет — по-настоящему один.
