Когда автобус встал как вкопанный, а жизнь вдруг закружилась в вихре
Татьяна Ильинична возвращалась с внуками с подмосковной дачи. Августовский зной плавил асфальт, дети хныкали, а старенький “ПАЗик” взвыл и замер посреди трассы. В салоне поднялся ропот — пассажиры ругались, обмахивались «Комсомолкой» и косо поглядывали на шофёра. А Татьяна Ильинична смотрела на уставших близнецов и понимала: ждать следующего рейса — мука. Надо звонить сыну. Уже достала старенькую «Вертушку», как вдруг рядом притормозила «Волга». Стеко опустилось, и водитель спросил:
— Чайник закипел?
Но эта история началась гораздо раньше…
Замуж Татьяну Ильиничну выдали не по страсти и не по расчёту — по нужде. В её деревне под Рязанью в двадцать три года девушку уже звали «перестарком». Вот и схватилась за первого — за Витьку-плотника, у которого золотые руки вечно пахли сивухой. Мать уговаривала, подружки уже с пузами ходили… Сдалась.
Первые годы ещё терпели друг друга. Она пыталась разглядеть в муже человека, он же и не пытался. Брак стал похож на коммуналку. Потом родился Женя, через два года — Леночка. А Витька после переезда в Москву (квартирку бабкину оттяпали) и вовсе распоясался. То на стройке подрабатывал, то в гаражах шабашил — нигде надолго. Пришлось Татьяне идти в садик нянечкой, лишь бы своих пристроить. Девяностые, очереди за макаронами, пустые полки… Избу в деревне давно пропили. А Витька орал: «Квартира моя! Не нравится — вали в три шеи!»
Но валить было некуда. Татьяна цеплялась за жизнь ради детей. Ни капли не любила мужа — только усталость да обиду. Потом всё изменилось. Устроилась кадровиком в контору. Витька в автосервисе болтался. Денег хватало на хлеб, да не на радость.
Когда Женя в техникум поступил, а Леночке было четырнадцать, Витьку хватил удар. Похороны отбыла без особых слёз. Чужой человек и остался. Сорок пять лет, а чувствовала себя древней старухой. Ни грёз, ни надежд.
Растворилась в детях. В их жизнь не лезла — знала, каково это, жить с нелюбимым. Внуков не требовала — всему свой срок. Но когда оба поженились, подарили ей Анечку и Стёпку — сердце оттаяло.
Дети купили ей дачку в СНТ. Лето — внуки, тишина, покой. Жизнь текла как по накатанной. Без потрясений. И уж думала Татьяна Ильинична, что женское счастье — не про неё. Всё, что вспоминала о браке — серый туман…
А потом тот знойный день. Сломавшийся автобус. Хнычущие дети. «Вертушка» в руке. И вдруг — «Волга».
За рулём — мужчина её лет. Опустил стекло:
— Дама, подбросить?
Сначала хотела отказаться, но вдруг передумала. Его звали Геннадий Семёнович. Тоже вдовец, тоже с внуками, инженер на пенсии.
И тут она почувствовала то, чего не знала никогда. Трепет. Смущение. Те самые «бабочки», в существование которых не верила.
Довёз до дома. Помог донести сумки. Зашли на чай. Дети заигрались, а они засиделись дотемна на кухне, болтая о жизни. Когда Женя за внуками приехал, Геннадий Семёнович смущённо ретировался. И — о ужас! — телефонов не обменялись.
Неделю Татьяна Ильинична корила себя: «Ну кому я такая старая нужна?» Но в пятницу вечером, когда собиралась заварить «Беседу» и включить «Следствие вели…», в дверь позвонили.
На пороге стоял он. С пионами (гладиолусы не нашлись) и «Прагой» в коробке.
— Извините за наглость… Но без вас — как без рук.
Татьяна Ильинична заплакала и засмеялась разом.
И пусть ей под шестьдесят. Пусть спина болит, а в волосах серебро. Но впервые за много лет она почувствовала себя женщиной. Не матерью, не бабкой — просто женщиной.
Так бывает. Когда «ПАЗик» глохнет, а сердце — заводится. Когда жизнь, пройдя сквозь лишения, вдруг подкидывает билет — на второй сеанс. На тихую, зрелую любовь, похожую на закат над подмосковными дачами.
А если думаете, что всё кончено — не спешите. Главное может быть впереди.
