Старая Любовь Николаевна с самого рассвета хлопотала на кухне: крошила овощи для салата, варила борщ, отправляла в духовку курицу с картошкой, начищала до блеска хрустальную вазу для цветов. Дважды сбегала в магазин — вернулась с пирожными и тяжелыми пакетами, столкнувшись у подъезда с соседкой.
— Что, праздник затеяла, Любка? — удивилась Алевтина Семёновна, вечная подруга, не слезавшая с лавочки у входа.
— Как же без праздника! Оленька моя приедет, дочурка родная! — с сияющим лицом отвечала Любовь Николаевна и, кряхтя, потащила покупки вверх по ступенькам.
— Ну-ну… — пробормотала Алевтина, оставаясь на месте. — Всё дрожит над этой своей Ольгой. А та даже позвонить матери забывает… Эх!
Подруга давно ворчала, что Любовь Николаевна слишком уж трепетно относится к взрослой дочери. Та неделями не подавала весточки, а мать каждый день выглядывала в окно.
— Люба, да очнись. Сама себя изводишь. Нынче старики — обуза для всех. Надо было давно её в рамки поставить, а не пироги печь.
Но для Любови Николаевны это было не просто. Сердце — не кран, чтобы закрыть. Ольга — единственная, ради кого она утром поднималась с кровати, хоть и понимала, что в ответ получает всё меньше тепла.
Когда Ольга всё же позвонила и сухо бросила: «Заеду вечером», — сердце старушки забилось, как кузнечный молот. Она металась по квартире, перестилала постель, готовила ещё одно блюдо… И вот — звонок в дверь.
На пороге стояла её взрослая дочь: высокая, худая, холодная, в тёмных очках и с маленькой собачкой на поводке.
— Привет, мам, — сказала Ольга без тени улыбки.
— Здравствуй, родная! Заходи, умойся, я всё уже приготовила!
Любовь Николаевна бросилась на кухню, звеня тарелками, торопливо раскладывая угощения. Ольга молча прошла за ней, оглядываясь с безразличным видом.
— Садись, вот котлетки, салатик, пирожные твои любимые!
— Мам, я ненадолго. Переезжаю в другой город. Надолго. Ездить сюда дорого и неудобно, так что увидимся лет через пять, не раньше. А это — Лиза. Её бывший подарил, зачем — не знаю. Тащить её с собой неудобно. А ты всё равно одна, пусть живёт у тебя. Ей два года. Не переживай, она тихая.
Любовь Николаевна замерла. Пирожные, котлеты, свежее бельё, молоко, варенье — всё это вдруг стало ненужным. Она смотрела на дочь, которая даже не сняла очков.
— Ладно… — прошептала она.
— Спасибо, мам. Люблю. — Ольга чмокнула её в щёку, сунула поводок и скрылась за дверью.
Через несколько минут Любовь Николаевна стояла в прихожей с собачкой на руках. Она никогда не любила зверьё. Со своей больной поясницей, мизерной пенсией и вечной усталостью — что ей теперь делать с псом?
— Пойдём, Лизонька, к Семёновне… Может, она тебя возьмёт…
Но едва соседка открыла дверь, как тут же ахнула:
— Ты с катушек съехала, Любка? Мне ещё твою собаку не хватало! Мебель испортит, блох натащит!
— Да какие блохи… Ольгина же, она чистоплотная… Ну пожалуйста, Тина, у тебя в деревне опыт был…
— А у тебя — разум! Я же говорила: не лезь к ней с душой. А теперь что? Получила «подарочек». Отвези в приют — и дело с концом.
Собака молчала, лишь смотрела на старушку тёмными глазами. В них читалось всё: и страх, и покорность, и… знакомую боль.
— Мы с тобой, выходит, одной крови, — прошептала Любовь Николаевна. — Тоже никому не нужны.
— Делай как знаешь, — буркнула Семёновна. — Без меня.
С тех пор начались тяжёлые дни. Лиза требовала прогулок по пять раз на дню. Спина ныла, ноги подкашивались. Но пёс словно понимал — терпел, не выл, не гавкал. В дождь — сидел у порога. В зной — лежал тихо под кроватью. Постепенно Любовь Николаевна стала чувствовать себя… не такой одинокой.
Даже когда Алевтина перестала с ней здороваться. Да, дружбе конец, зато в доме появилась душа.
Прошёл год. Последний год жизни Любови Николаевны. Сердце не выдержало. Соседи нашли её на кухне, а собака всё это время не отходила от двери, не ела, не лаяла.
Через неделю в квартиру вошла Ольга. Без предупреждения.
— Фу, как тут воняет… — с брезгливостью сказала она. Лиза залаяла.
— Тише! Хозяйки твоей нет. Придётся тебя забрать. Квартиру продам — ты мне здесь ни к чему.
На кладбище Ольга подошла к свежей могиле.
— Спасибо за квартиру и сбережения. И Лизу твою тут оставлю.
Бросив поводок, она ушла.
Пёс подбежал к холмику, обнюхал траву и лёг рядом. Он знал — здесь его дом.
Прошло два дня. Лиза не уходила. Не ела. Не вставала.
На третий день появилась Алевтина Семёновна. С гвоздиками.
— Вот ты где, бедолага… — сказала она, заметив собаку у могилы. — Ну что ж ты, Николаевна… Всю себя дочке отдала. А в итоге… только псу и была нужна.
Она присела, погладила тощую спину.
— Ладно. Пойдём, заберу тебя. Не могу так. Раз Любка смогла — и я справлюсь. Важно — оставаться человеком.
С этими словами она взяла Лизу на руки. Из-за хмурых туч выглянуло солнце. Впервые за долгие дни.
