Давненько знаю Артёма — лет пятнадцать, не меньше. Но по-настоящему сблизились только пару лет назад, когда оба почти в одно время разошлись с жёнами. У него второй брак лопнул с громкими ссорами и хлопаньем дверей. У меня — потише, но тоже не без нервов. Водку не глушили, в депрессию не проваливались — просто гоняли на великах по набережным и лесным тропам. Стальные рамы, пот да ветер в лицо. Мужская дружба крепчает не от стакана, а от ощущения воли. Чтобы не оправдываться, не отчитываться, не тащить за собой мешок чужих надежд.
Оба здорово похудели. От живота, что когда-то гордо выпирал над ремнём, и следа не осталось. Свобода — она не только душу, но и тело лечит. И вот как-то тёплым июльским вечером катим мы с Артёмом через парк. Вдруг он бросает руль, раскидывает руки, запрокидывает голову и орет на весь сквер:
— Во-о-о-оля-а-а!
Собаки пенсионерок взвизгнули в панике. А он хохочет. Такой счастливый, что аж бесит.
Год жили так — холостяками, довольными, подтянутыми, никому ничего не должны. Но однажды заехал к Артёму. Новый велик привёз — хвастался. Я потрогал раму, покрутил педали, измазался в смазке и пошёл в ванную мыть руки. И вот, пока намыливал ладони, заметил розовую баночку. Маленькую, женскую, с золотистой крышечкой. Крем.
— Тёма! — ору. — Ты чего, кремом мажешься?!
Он засмеялся, как школьник, пойманный на шпаргалке.
— Да это Настин. Оставила, чтоб не таскать туда-сюда.
— Настин? Это кто ещё такой?
— Ну… Я тебе не говорил?
Конечно, не говорил. А зря.
Оказалось, месяц назад познакомился с девушкой. Настя, юрист, карьеру строит. Приятная, умная, симпатичная. Бывает у него, ночует. Оставила крем. Пока один.
— Ну всё, — говорю. — Вторжение началось.
— Какое ещё вторжение?
— Ты не въезжаешь? Это как в «Чужом». Сначала — зародыш в груди. Потом вырастает и сжирает тебя изнутри. Этот крем — тот самый зародыш.
Артём отмахнулся. Но я-то знал, о чём говорю. Женщины не лезут напролом. Действуют тоньше. Не врываются с чемоданами и криками. Сначала ставят баночку. Потом — расчёску. Потом — подушку. Ждут, пока расслабишься. А потом… потом и не заметишь, как ванна вся в розовом, балкон забит коробками, а в сердце поселяется тревога.
Вскоре Артём позвал в гости. Познакомиться. Настя оказалась приятной. С серёжками-гвоздиками, аккуратной укладкой и улыбкой, в которую веришь с первого взгляда. Пиццу с ананасами испекла — спорно, но вкусно.
Зашёл в ванную — там уже лежали розовая расчёска и крем для рук. А серёжки скромно жили в мыльнице. Глянул на себя в зеркало:
— Всё, брат, ты заражён.
Прошёл месяц. Предложил Артёму прокатиться по старому маршруту. Он отнекивался. Приехал сам, вытаскивать. Он вышел в халате, сонный.
— Лёш, ну хотя бы позвонил бы…
Из комнаты голос Насти:
— Артём, кто там?
Он:
— Лёха… насос… привёз…
Зашёл умыться — и сразу ясно: конец. Мужская паста, пена для бритья и лосьон жались в углу. Всё остальное — баночки, флакончики, тюбики, духи. И на раковине — её серёжки. Лежат не как гости, а как хозяева.
Ушёл молча.
Через пару недель позвал помочь — шкаф собирали. Выкидывали хлам, мебель переставляли. Настя командовала:
— Вот это — на выброс. И это тоже! Книги — сюда!
Артём что-то мямлил — она переступала через его слова, как через разбросанные носки.
— Слушай, а тебе велосипед не нужен? — спросила она. — А то у нас место занимает на балконе.
Тогда всё окончательно стало ясно. Свобода Артёма сгинула. Сначала — баночка крема. Потом — весь дом. Потом — балкон. Потом — сердце.
Мужики! Если дорожите свободой — не пускайте женщин в своё пространство. Ни на сантиметр. Всё начинается с «невинного» крема. А заканчивается тем, что сам не помнишь, кто ты, откуда и почему в твоём шкафу висит халат с рюшами.
Прошёл год. С Артёмом переписывались редко. Катался один. Было пусто. Но свобода оставалась со мной.
А потом встретил Катю. Всё по классике. Добрая, милая, ничего не требует. Только однажды, тихо, почти шёпотом:
— Можно я оставлю у тебя крем? А то таскать неудобно…
И я не сказал «нет». Потому что влюбился.
Теперь всё. Вирус запущен.
Чую — моя гибель близка.
Простите, братцы.
Прощайте.
