**Таинственный уголок возврата**
В узком переулке старого Петербурга, где дома стояли, будто старые солдаты, согнувшиеся под тяжестью лет, однажды появилась вывеска. Непонятно откуда — словно её ветром принесло сквозь время. «ТАЙНАЯ ЛАВКА ВОЗВРАТА. Принимаем утраченное. Цену назначим после». Буквы потускнели, будто их кто-то выцарапал на дереве десятилетия назад, а шрифт напоминал старые церковные книги — те, что хранят шепот прошлого.
Илья проходил здесь тысячи раз. Раньше тут был букинистический магазинчик, потом — забегаловка с терпким чаем за копейки, а потом — забвение. Краска облупилась, стекла затянуло пылью, и даже тени здесь казались старше самих стен. Илья давно не смотрел по сторонам — зачем, если всё это стало частью фона, как шум трамвая или вечный дождь над Невой. Но в этот раз вывеска впилась в глаза, будто иголка в палец.
Он остановился. В мутном отражении стекла увидел своё лицо: морщины, седина в висках, потрёпанный пиджак. Карта потерь. Человек, для которого чудес не бывает. Любовь, вера, дочь — всё ушло, как пар изо рта на морозе. Даже память тускнела, будто плёнка старого фотоаппарата.
Дверь скрипнула, словно её только что смазали. Внутри пахло сушёными яблоками и воском — как в бабушкиной избушке под Псковом. За прилавком — женщина. Высокая, волосы в тугой косе, взгляд — будто рентген. Она смотрела сквозь него, прямо в грудь, туда, где болело.
— Что принимаете? — голос его задрожал, как молодой осиновый лист.
— То, что нельзя найти, — ответила она. — Но плата бывает разной.
Он хотел засмеяться, но в горле встал ком.
— Хочу вернуть тот вечер, — прошептал. — Последний разговор с Лизой.
Женщина не моргнула.
— Говорите.
Илья опустился на табурет. Будто мешок с камнями сбросил со спины.
— Поссорились. Из-за ерунды, как всегда. Она хотела в Берлин — учиться. А я… я кричал, что она предаёт дом, что бросает мать. Назвал её эгоисткой. Она молчала, а потом бросила: «Ты меня никогда не слышишь». Хлопнула дверью. Ушла. Через неделю… поезд сошёл с рельсов. Теперь я живу, но не дышу. Всё думаю: обнял бы тогда, сказал «лети» — может, она бы осталась. Может, билета бы не взяла…
Женщина кивнула, будто слышала это уже сотню раз.
— Цена: забудете всё остальное. Её первый зуб, как катались на санках, как она вязала вам шарф… Останется только этот вечер — каким вы хотите его видеть. Но без смеха, без запаха её волос. Только слова.
Илья вцепился в прилавок.
— Это… вырезать память. Оставить только шрам.
— Да, — сказала она. — Но вы получите свой шанс. Слово в слово.
Он долго молчал. Губы шевелились — вспоминал, как Лиза в пять лет пекла блины, как в пятнадцать красила губы тайком. Потом встал, будто поднимал на плечи всю свою жизнь.
— Мне нужно подумать.
— Лавка закроется в полночь, — сказала женщина в пустоту. — Навсегда.
Весь день Илья шатался по городу. Аромат бубликов из пекарни — как в детстве у бабушки. Старая песня из такси — их с женой свадебная. Даже крик чаек над Невой резал, как ножом.
Вернулся за полчаса до срока. Дверь была открыта.
— Передумал, — сказал он. — Хочу другое.
Женщина приподняла бровь.
— Что?
— Себя. Того, кто умел радоваться. Кто не боялся засыпать. Кто верил, что завтра будет лучше.
Она медленно подошла. Шаги её стучали, как часы на Спасской башне.
— Это дороже всего, — сказала она. — Забудете, зачем это было важно. Станете пустым, как выброшенная скорлупа. Без боли. Но и без неё.
— А боль уйдёт? — голос его оборвался.
— Да. И всё, что вы любили, тоже.
Илья закрыл глаза. Внутри металась буря.
Потом открыл.
— Нет. Эта боль — последнее, что у меня есть от Лизы. Я её оставлю.
Женщина вдруг улыбнулась — тепло, по-матерински.
— Тогда вы уже ничего не теряли.
Он вышел. Вывески не было. Только кирпичная стерая стена, будто лавка испарилась.
Но внутри что-то сдвинулось. Он не получил того, за чем шёл. Но нашёл то, что искал. И впервые за годы вздохнул полной грудью.
