В сырой осенний вечер в маленьком городке Заречье, пропитанном ароматом мокрой листвы, Владислав остановился у витрины старого антикварного магазина. Часы — изящные, с потёртыми циферблатами и тонкими стрелками — будто шёпотом рассказывали о прошлом. Они напомнили ему о деде, о тех временах, когда он, ещё мальчишкой, зачарованно разглядывал шестерёнки под увеличительным стеклом. Владислав смотрел, как стрелки неторопливо движутся, и вдруг осознал: ему не хочется торопиться. Не сейчас. Не туда, где его ждёт конец восемнадцати лет совместной жизни. Внутри он уже всё решил, а снаружи был лишь холодный дождь, лужи и тоска, сжимающая сердце.
В зал суда он вошёл с опозданием. Его почти бывшая жена, Лидия, сидела у окна, положив руки на папку с бумагами. Лицо её было спокойным, но нервно дрожащие пальцы выдавали волнение. Она не смотрела на него, не сердилась — просто ждала, будто это была не прощание, а деловая встреча. Владислав вспомнил, как они когда-то вдвоём собирали шкаф в их первой квартире: спорили, смеялись, пили чай прямо на полу. Воспоминание кольнуло, как заноза, и он проглотил ком в горле, оставшись без слов.
Судья была быстрой, как осенний ветер. Вопросы, подписи, печать — всё заняло минут десять. Как будто их общие годы — отпуска, ссоры, тёплые вечера под пледом — можно было уместить в несколько формальных фраз.
На выходе Лидия сказала:
— Не забудь заверить документы у нотариуса. Сегодня же.
Он кивнул. Хотел сказать «прости», но не знал, за что. Хотел сказать «спасибо», но не нашёл причины. Вместо этого пробормотал:
— Ты… красивая.
Она посмотрела на него, как на чужого, и ушла. Её шаги растворились в звуках дождя, а лёгкий шлейф её духов ещё долго витал в воздухе, как воспоминание.
Владислав застыл в пустом коридоре. Где-то хлопнула дверь, кто-то кашлянул, кто-то говорил по телефону. А он думал: «Это конец? Или начало?»
Вместо дома он поехал в дедову мастерскую, в старый уголок Заречья, где время будто остановилось. Небольшая комната с низким потолком пахла маслом и пылью. Полки были заставлены банками с деталями, коробками с пружинами и старым плакатом о часовом деле. Ключ от мастерской всё ещё лежал в его кошельке, в потрёпанном кармашке. Владислав открыл дверь, щёлкнул выключателем. Лампа мигнула, затем вспыхнула, залив комнату тёплым светом, от которого в детстве у него слезились глаза.
Часы на стене тикали, словно отмеряя ритм его жизни. Он сел за старый стол, провёл пальцами по его неровной поверхности, чувствуя каждую трещинку, каждый скол. Руки его дрожали — не от страха, а от внезапного понимания, что в них снова появился смысл. Он достал из ящика часы, которые так и не починил много лет назад. Разобрал их, разложил детали на столе, собирал, заводил. Тик. Ещё тик. И вдруг — время ожило, будто шепнуло: «Я всё ещё здесь».
На следующий день он вернулся. Потом ещё. Через три недели повесил на дверь криво приклеенный листок: «Мастерская открыта».
Люди потянулись к нему. Бабушки приносили старинные часы — с опаской и надеждой. Мужчины с дорогими механизмами выглядели растерянными, будто поломка нарушила их мир. Подростки просили: «А можно, чтобы циферблат светился?» Владислав кивал, брал вещи и чинил. Молчал. Слушал. Иногда люди говорили не о часах, а о своих горестях — о разводах, потерях, о чём-то сломанном внутри. А он вставлял шестерёнку, и механизм оживал.
Однажды пришла девушка — хрупкая, с каштановыми волосами и застенчивой улыбкой. Её звали Варварой. Она принесла часы отца — царапины на корпусе, стрелки неподвижны. Она смотрела на него с сомнением, будто боялась, что их уже не спасти.
— Получится? — спросила тихо.
Он кивнул. Работал долго, с паузами, словно чувствовал не только поломку, но и её тихую печаль.
Через месяц Варвара вернулась. Без часов, но с пакетом горячего чая и домáшними пирожками. Потом пришла снова, просто так. Однажды, разбирая коробку с деталями, она вдруг сказала:
— Ты не просто чинишь часы. Ты собираешь людей. По кусочкам.
Владислав улыбнулся — впервые не из вежливости, а потому что иначе не мог. Его сердце, замёрзшее в тот дождливый день в суде, начало оттаивать.
Через год те самые часы, что он починил для Варвары, тикали в их общей квартире. Рядом стояли книги, ваза с полевыми цветами и фотография с прогулки у реки. Владислав по-прежнему опаздывал — на рынок, на поезд, на встречи с друзьями, на новую жизнь, которая теперь казалась тёплой и настоящей.
Когда Варвара спрашивала: «Где ты был?» — он отвечал:
— Там, где время оживает. Где его не теряешь, а находишь.
И этого было достаточно. Потому что время теперь шло не только в механизме. Оно текло рядом — в их шагах, в их смехе, в их общей судьбе.
