В сырой ноябрьский вечер в городке Заречном, пропитанном ароматом прелых листьев и дождя, Андрей остановился перед витриной старого антикварного магазина. Часы, небольшие и изящные, с потёртым циферблатом и тонкими стрелками, словно шептали о давно ушедших днях. Они напомнили ему о деде, о тех временах, когда он, ещё пацан, зачарованно разглядывал механизмы под увеличительным стеклом. Андрей смотрел, как стрелки медленно движутся, и вдруг осознал: не хочет никуда торопиться. Не сейчас. Не туда, где кончаются восемнадцать лет его жизни. Решение было принято, но вокруг — лишь промозглый ветер, лужи и холод, от которого ноет под ложечкой.
Он вошёл в зал суда с опозданием. Его почти бывшая жена, Лариса, сидела у окна, сложив руки на папке с документами. Лицо её было спокойным, но пальцы, теребящие уголок бумаги, выдавали нервозность. Она не смотрела на него, не злилась — просто ждала, будто это был не конец их истории, а рутинное дело. Андрей вспомнил, как они вместе собирали книжный шкаф в их первой хрущёвке: ругались, смеялись, пили чай на голом полу. Воспоминание кольнуло, как заноза, и он проглотил ком в горле.
Судья провела заседание быстро, как метель за окном. Вопросы, печати, подписи — всё заняло минут десять. Будто годы их жизни — отпуска, скандалы, ночи под бабушкиным пледом — можно было свести к формальностям.
На выходе Лариса сказала:
— Не забудь заверить документы у нотариуса. Сегодня же.
Он кивнул. Хотел сказать «прости», но не знал, за что. Хотел сказать «спасибо» — но за что? Вместо этого выдавил:
— Ты… хорошо выглядишь.
Она взглянула на него, будто на чужого, и ушла. Её шаги растворились в шорохе дождя, а лёгкий шлейф духов повис в воздухе, как призрак их прошлого.
Андрей замер в пустом коридоре. Где-то хлопнула дверь, кто-то кашлянул, кто-то спорил по телефону. А он думал: «Это конец? Или всё только начинается?»
Вместо дома он поехал в дедову мастерскую, в тихий уголок Заречного, где время будто остановилось. Маленькая комната с низким потолком пахла машинным маслом и пылью. На полках стояли банки с болтиками, коробки с пружинами и потёртый плакат «Часы — вещь точная». Ключ от мастерской всё ещё лежал в его старом кошельке, в потрёпанном кармашке. Андрей открыл дверь, щёлкнул выключателем. Лампа моргнула, но зажглась, залив всё жёлтым светом, от которого в детстве болели глаза.
Часы на стене тикали, словно отсчитывали ритм его жизни. Он сел за стол, провёл пальцами по шершавой столешнице, чувствуя каждую царапину, каждый скол. Руки дрожали — не от страха, а от внезапного ощущения, что они снова нужны. Он достал из ящика старые часы, которые так и не починил много лет назад. Разобрал их, разложил шестерёнки на тряпочке, сосредоточенно дышал. Собрал. Завёл. Тик. Ещё тик. И вдруг — время будто шепнуло: «Я никуда не ушло».
Через три недели над дверью мастерской появилась кривая бумажка: «Открыто». Скотч отклеивался, но табличка держалась уверенно, будто знала, что это её место.
К нему потянулись люди. Бабушки с трепетом приносили старинные часы, мужчины с дорогими механизмами — растерянные, будто поломка лишила их опоры. Молодёжь лезла с идеями: «А можно, чтобы циферблат светился в темноте?» Андрей кивал, брал их «сокровища» и чинил. Молчал. Слушал. Порой люди говорили не о часах, а о своём — о разводах, потерях, о том, что сломалось внутри. А он вставлял винтик, и механизм снова оживал.
Однажды к нему пришла девушка — тоненькая, с каштановыми волосами и лёгкой улыбкой. Её звали Алина. Она принесла отцовские часы — корпус в царапинах, стрелки застыли. Смотрела на него с сомнением, будто боялась, что их уже не спасти.
— Получится? — спросила тихо.
Он кивнул. Работал медленно, с паузами, будто прислушивался не только к механизму, но и к её тихой грусти.
Через месяц Алина вернулась. Без часов, но с пакетом, в котором был горячий чай и пирог с вишней. Потом пришла снова. Просто так. Однажды, разбирая коробку с болтиками, она вдруг сказала:
— Ты не просто чинишь часы. Ты собираешь людей. По кусочкам. Незаметно.
Андрей улыбнулся — впервые не для вежливости, а потому что не мог сдержаться. Его сердце, замёрзшее в тот пасмурный день в суде, начало оттаивать.
Через год часы, которые он починил для Алины, тикали в их общей квартире. Рядом стояли книги, ваза с полевыми цветами и фото с их прогулки у озера. Андрей всё ещё опаздывал — на рынок за картошкой, на электричку, на посиделки с друзьями, на новую жизнь, которая теперь казалась тёплой и настоящей.
Когда Алина спрашивала: «Где пропадал?» — он отвечал:
— Там, где время оживает. Где его не теряешь, а находишь.
Этого было достаточно. Потому что время теперь шло не только в часах. Оно звучало в их шагах, смехе, в их общем пути.
