В одном из глухих переулков старой Москвы, где дома хранили память веков, как старые книги, вдруг появилась необычная вывеска. Она возникла ниоткуда, будто тень из прошлого, вплетённая в серую ткань повседневности. «ТАИНСТВЕННАЯ ЛАВКА ВОЗВРАТА. Принимаем утраченное. Цена — своя для каждого». Буквы, потускневшие от времени, казались отголоском другого мира. На фоне запылённого стекла они напоминали намёк на сон, который уже почти забылся, но всё ещё щемит сердце.
Иван проходил здесь сотни раз. Когда-то на этом месте был букинистический магазинчик, потом — забегаловка с дешёвыми пирожками, а затем пришло запустение. Краска на фасаде облупилась, окна затянуло серой пылью, и только редкий прохожий бросал взгляд на этот угол. Иван давно перестал обращать внимание на эту улицу, как перестаёшь замечать старую боль, ставшую частью тебя. Но в тот день вывеска впилась в его сознание, будто осколок в незажившую рану.
Он остановился. В мутном отражении стекла увидел своё лицо: усталые глаза, волосы с проседью, потрёпанную куртку. Это была карта потерь — морщины, как дороги к воспоминаниям, которые хотелось бы забыть. Глаза, в которых давно не осталось веры в чудеса. Человек, потерявший слишком много, чтобы верить в волшебные лавки. Любовь, доверие, дочь — всё ушло, растаяло, как дым от костра. Даже воспоминания блекли, теряя краски, становясь плоскими, как старые фотографии в альбоме.
Он толкнул дверь. Та поддалась с тихим скрипом, будто ждала именно его. Внутри пахло старыми фолиантами и спелыми яблоками — запахом детства, спрятанным где-то глубоко в памяти. За стойкой стояла женщина — высокая, с волосами, убранными в строгую косу, и взглядом, который проникал прямо в душу. Она смотрела не на Ивана, а сквозь него, будто видела всех, кого он когда-то любил и потерял.
— Что можно вернуть? — спросил он, и голос его дрогнул, словно прорвался сквозь годы молчания.
— Всё, что утрачено, — ответила она ровно. — Но плата у каждого своя.
Он хотел усмехнуться, отшутиться, но вместо этого почувствовал, как в груди что-то сжалось.
— Я хочу вернуть тот вечер, — прошептал он. — Последний разговор с Лизой.
Женщина не изменила выражения лица, будто такие просьбы были для неё обычным делом.
— Расскажите.
Иван опустился на стул. Движение далось с трудом, словно он нёс на плечах груз всех своих сожалений.
— Мы поругались. Из-за ерунды, как всегда. Она хотела уехать в Питер на учёбу, а я… я сказал, что она предаёт семью. Кричал, что она эгоистка, что не думает о матери, обо мне. Она молчала, а потом бросила: «Ты никогда не слышишь меня». Я хлопнул дверью. Она ушла. А через неделю… её не стало. Автокатастрофа. С тех пор я живу, но не дышу. Всё думаю: если бы я тогда обнял её, сказал, что люблю… Может, она бы осталась. Может, всё сложилось бы иначе.
Женщина кивнула, будто слышала это уже не раз.
— Плата: вы забудете всё остальное о ней. Всё. Её смех, первые слова, утренние чаепития, поездки к бабушке. Останется только этот вечер — переписанный, как вам хочется. Но остальное исчезнет, будто его и не было. Ни тепла её рук, ни звука её голоса. Только один разговор.
Иван замер. Его пальцы вцепились в край стойки.
— Это как… вырезать часть себя. Не тело, а годы. Всю свою жизнь.
— Именно так, — согласилась она. — Но вы получите то, что просите. Слово в слово. Всё, как могло бы быть.
Он молчал. Долго. Губы шевелились, будто он перебирал в памяти моменты: её детский смех, весёлые споры, запах её любимых духов. Потом поднялся, тяжело, будто под грузом лет.
— Спасибо. Мне надо подумать.
Она не стала его удерживать. Только сказала, глядя в темноту за окном:
— Мы открыты до полуночи. Потом — закроемся. Навсегда. И двери уже не откроются, сколько бы вы ни просили.
Весь день Иван бродил по городу, как тень. Каждый звук, каждый запах будто тянул за ниточку памяти. Мелодия из кафе напомнила о вечерах с женой. Запах блинов — о бабушкиных угощениях. Даже звук гармони у метро отозвался чем-то давно утраченным. Он ловил обрывки чужих разговоров, и в каждом слове чудилось эхо того, что он когда-то знал, но потерял.
К лавке он вернулся без десяти двенадцать. Дверь по-прежнему была открыта, будто ждала только его.
— Я передумал, — сказал он, не переступая порога. — Я хочу вернуть другое.
Женщина чуть приподняла бровь, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на интерес.
— Что именно?
— Себя. Того, кем я был до горя, до пустоты, до этого чувства, что каждое утро — это борьба. Хочу снова почувХочу снова почувствовать, как это — просыпаться без камня на душе.
