Сегодня снова перебирала в памяти эти дни. Сразу, как только я, Надежда, познакомилась со свекровью — Татьяной Игнатьевной, в воздухе повис лёгкий морозец. Будто незримая пелена отделила меня от тепла, на которое я так надеялась в новой семье. Свекровь глядела на меня, словно на незваную гостью, вторгшуюся в её идиллию. В её большом доме на окраине Нижнего Новгорода всё кричало о богатстве: паркет из карельской берёзы, иконы в серебряных окладах, хрусталь на этажерках. Но под этим глянцем таилась пустота — расчётливая, ледяная, как февральский ветер в Заволжье.
Я старалась реже бывать у неё. Муж, Андрей, уговаривал меня сблизиться, твердя, что мать просто «тяжело сходится с людьми». Но каждый раз визит превращался в пытку. Беседы неизменно сводились к финансам: во сколько обойдётся ремонт, куда выгоднее вложить рубли, кто кому и сколько задолжал. Для Татьяны Игнатьевны у всего в этом мире была своя цена, даже у родственных уз. Я чувствовала себя вещью, которую приценивают, но не берут.
Шли годы. Как-то поздно вечером раздался звонок. Голос свекрови, всегда резкий и уверенный, дрожал: она серьёзно заболела. Татьяна Игнатьевна умоляла меня о помощи. Я застыла, сжимая трубку. В голове всплывали годы безразличия, колкие слова, взгляды свысока. Ехать или нет? Сердце металось между обидой и долгом. В конце концов, долг взял верх. Я собрала вещи и поехала в её дом.
Я застала свекровь в спальне. Татьяна Игнатьевна лежала, укрытая стареньким пледом, лицо осунулось, взгляд потускнел. Она жаловалась на боль, на слабость, на то, как ей одиноко. Я смотрела на неё, пытаясь понять: это искренние слёзы или очередная игра? Но сомнения растаяли, когда она вдруг схватила мою руку, умоляя не бросать её. Я вызвала врачей, устроила госпитализацию, сутками дежурила у больничной кровати, договаривалась с медсёстрами.
Лечение затянулось. Татьяна Игнатьевна медленно шла на поправку. Когда её выписали, я помогла вернуться домой, убиралась, готовила. Ждала хотя бы намёка на благодарность, знака, что мои старания не напрасны. Но вместо этого свекровь, развалившись в своём кожаном кресле, равнодушно спросила:
— Сколько я тебе должна за эту помощь?
Я остолбенела, чувствуя, как внутри что-то обрывается.
— Да как вам не стыдно?! Я помогала вам, потому что… потому что так надо! — голос дрожал от горечи.
— Хватит наивничать, — усмехнулась она, но улыбка была фальшивой, как её слова. — Я всегда плачу за услуги. Это моя благодарность. Деньги — лучший способ показать, что я ценю.
— Вы правда верите, что всё продаётся? — я сжала кулаки. — Будь вы настоящей матерью, Андрей сам бы о вас позаботился. Вам не пришлось бы упрашивать меня за его спиной.
Татьяна Игнатьевна нахмурилась. Губы её задрожали, но она промолчала. В глазах мелькнуло что-то — то ли злость, то ли недоумение. «Чего она от меня хочет? — подумала свекровь. — Я просто живу так, как считаю нужным. Разве я виновата?»
Я ушла, не попрощавшись. На следующий день на счёт пришёл перевод. Смс от банка резануло глаза. Сумма была внушительной, но для меня это было как плевок в душу. Я не стала возвращать деньги — не из-за жадности, а от бессилия. Спорить с Татьяной Игнатьевной — всё равно что головой об стену.
Андрей так и не узнал правды. Он по-прежнему верил, что у его матери золотое сердце, и неспособна она на подлость. Я не стала разрушать этот мираж. Молчала, затаив правду в самом дальнем уголке души, понимая: иногда молчание дороже любых слов. Но теперь, глядя на мужа, я чувствовала, как между нами встаёт тень — тень расчёта, что отбрасывала его мать.
