Холодным ноябрьским вечером в захолустном городке Бережки, пропитанном сыростью и горечью осени, Иван остановился у витрины старой лавки старьёвщика. Часики, крохотные и изящные, с потёртым циферблатом и тонкими стрелками, будто перешёптывались о былом. Они напомнили ему о деде, о тех временах, когда он, мальчишкой, заворожённо разглядывал шестерёнки через увеличительное стекло. Иван следил, как стрелки лениво ползут вперёд, и вдруг осознал: он не хочет спешить. Не сейчас. Не туда, где его ждёт конец восемнадцатилетней главы жизни. Внутри всё уже было решено, но снаружи — лишь ледяной дождь, грязные лужицы и тоска, сжимающая сердце.
В суд он вошёл с опозданием. Его почти бывшая жена, Лидия, сидела у окна, сжав в руках папку с документами. Лицо её было бесстрастным, но нервно дёргающийся уголок бумаги выдавал напряжение. Она не смотрела на него, не злилась — просто ждала, как будто это была не точка, а всего лишь деловая формальность. Иван вспомнил, как они когда-то собирали книжный шкаф в их первой квартире: спорили, смеялись, пили чай с пряниками прямо на голом полу. Воспоминание вонзилось, как заноза, и он проглотил ком в горле, не находя слов.
Судья была быстрой, как осенний ветер за окном. Вопросы, подписи, печать — всё заняло меньше десяти минут. Будто их общие годы — поездки на дачу, ссоры на кухне, ночи под бабушкиным лоскутным одеялом — можно было уместить в несколько сухих строк.
На выходе Лидия сказала:
— Не забудь заверить документы у нотариуса. Сегодня же.
Иван кивнул. Хотел сказать «прости», но не знал, за что именно. Хотел сказать «спасибо», но не нашёл, за что благодарить. Вместо этого выдавил:
— Ты… всё так же хороша.
Она взглянула на него, будто на чужого, и ушла. Её шаги растворились в шуме дождя, а лёгкий шлейф духов повис в воздухе, как призрак их былого счастья.
Иван застыл в пустом коридоре. Где-то хлопнула дверь, кашлянул охранник, кто-то бурчал в телефон. А он думал: «Это конец? Или что-то новое?»
Вместо дома он поехал в дедову мастерскую, в старый уголок Бережков, где время будто остановилось. Тесная комнатка с низким потолком пахла машинным маслом и пылью. Полки ломились от банок с гайками, коробок с пружинками и пожелтевшего плаката о часовых механизмах. Ключ от мастерской всё ещё лежал в потрёпанном кошельке, в засаленном кармашке. Иван открыл дверь, щёлкнул выключателем. Лампа мигнула, но загорелась, залив всё тёплым жёлтым светом, от которого в детстве у него слипались глаза.
Часы на стене тикали, словно отсчитывали ритм его жизни. Иван сел за старый верстак, провёл ладонью по шершавой поверхности, ощущая каждую зазубрину, каждую трещинку. Руки его дрожали — не от страха, а от внезапного понимания, что в них снова появилась цель. Он вытащил из ящика старые часы, которые так и не починил много лет назад. Разобрал их, разложил шестерёнки на тряпице, вдохнул поглубже. Собрал. Завёл. Тик. Ещё тик. И вдруг — время заговорило, будто прошептало: «Я всё ещё здесь».
На следующий день он вернулся. Потом снова. Через три недели сменил облезлую вывеску на новую: «Ремонт часов». Бумажка висела на кривом скотче, но держалась крепко, будто знала своё место.
Люди потянулись к нему. Пожилые бабушки приносили старинные часики с робкой надеждой в глазах. Мужики с дорогими хронометрами приходили растерянными, будто поломка нарушила ход их жизни. Подростки предлагали нелепые идеи: «А можно, чтобы циферблат светился в темноте?» Иван кивал, брал их «сокровища» и чинил. Молчал. Слушал. Иногда люди говорили не о часах, а о своём горе — о разводах, утратах, о том, что сломалось внутри. А он вставлял винтик, и механизм снова оживал.
Однажды к нему зашла девушка — хрупкая, с каштановыми косами и тёплой улыбкой. Её звали Алиса. Она принесла отцовские часы — корпус исцарапан, стрелки застыли. Смотрела на него с сомнением, будто боялась, что вещь уже не спасти.
— Получится? — тихо спросила она.
Он кивнул. Работал долго, с паузами, будто прислушивался не только к механизму, но и к её тихой грусти.
Через месяц Алиса вернулась. Без часов, но с узлом, в котором лежали горячий чай в термосе и домашний пирог с вишней. Потом заглядывала просто так. Однажды они разбирали коробку с винтиками, и она вдруг сказала:
— Ты не просто чинишь часы. Ты собираешь людей. По кусочкам. Незаметно.
Иван улыбнулся — впервые не из вежливости, а потому что не мог сдержаться. Его сердце, замёрзшее в тот промозглый день в суде, начало оттаивать.
Через год те самые часы, что он починил для Алисы, тикали в их общей квартире. Рядом стояли книги, глиняная ваза с полевыми цветами и фотография с их прогулки по берегу реки. Иван всё ещё опаздывал — на базар за картошкой, на электричку, на вечерние посиделки с друзьями, на новую жизнь, которая теперь казалась тёплой и настоящей.
Когда Алиса спрашивала: «Где ты пропадал?» — он отвечал:
— Там, где время оживает. Где его не теряешь, а находишь.
И этого было достаточно. Потому что время теперь шло не только в часах. Оно текло рядом — в их шагах, в их смехе, в их общем пути.
