**Обретение себя в понедельник**
В тот понедельник Аня проснулась раньше обычного. Не от звонка будильника, не от резких звуков — просто открыла глаза. Как будто внутри заглох крошечный моторчик, который три года подряд вытаскивал её из кровати по расписанию. На часах было 6:42. За окном валил мокрый снег, серый и липкий, словно пытался просочиться сквозь щели. Воздух в квартире был тяжёлым, чужим. И само утро сразу казалось неправильным.
Она лежала и слушала, как постанывает батарея. Звук неровный, с хрипом, будто внутри кто-то шевелится. Наверное, опять упало давление. Или в доме похолодало. А может, и в ней самой стало холодно — ведь никто не измерит, где точно случилась поломка.
На кухне всё стояло на своих местах: треснутая кружка с цветочком, холодильник в магнитах из городов, где она никогда не была, засохший хлеб на доске. Рука сама потянулась к ящику с кормом для кошки. Но кошки не было. Уже год. А пальцы всё помнили.
Аня работала в копицентре при типографии на окраине Казани. Шестой год. Там пахло бумагой, тонером, автоматным кофе и чужой усталостью. Каждый день был как копия предыдущего. Лица — серые, разговоры — одни и те же, смысл — стёрся. Коллеги — как декорации: Лёша с бесконечными байками про тёщу, Галя, которая даже в уборной обсуждала свои романы по телефону, да старый Вадим, печатник, чья жизнь кончилась вместе с его дворнягой. А она — будто уже не человек, а деталь, винтик в механизме, где нет места ни чувствам, ни срывам.
Она посмотрела в зеркало. Лицо без примет. Не усталое. Просто чужое. И в голове мелькнуло: «Зачем?» И тут же пустота. Потому что ответа не было. Давно.
На работу не пошла. Просто не вышла. Села в автобус и смотрела, как проплывает мимо её офис, будто картинка в кино. А она — зритель, уставший даже хлопать. Доехала до другого района, где когда-то, лет в пятнадцать, с Дашкой пила сок из пакета и целовалась с пацанами, чьи лица стёрлись из памяти. Тогда всё было по-другому. Лёгкое. Настоящее.
Теперь на том углу стоял зелёный киоск с криво написанным меню. Аня купила латте с корицей — впервые в жизни. Раньше терпеть не могла. Сделала глоток — язык обожгло, а внутри будто кто-то осторожно включил свет.
Шла по дворам, смотрела, как старушка крошит хлеб голубям, словно отрывает куски от души. Как подросток хохочет, шлёпаясь в сугроб. Как женщина в платке поправляет коляску. И всё это было похоже на спектакль, а она наконец перестала играть и просто смотрела. И в этом наблюдении было что-то тёплое, человеческое. Как будто ей снова разрешили чувствовать.
К двум часам зашла в парикмахерскую. Без записи, наобум.
— Что будем делать? — спросила мастер.
— Стрижку. Короче. Чтобы мама ахнула.
— Будет как надо, — усмехнулась та и взяла ножницы.
Пряди падали на пол, как прошлое. Каждая — обида, забытый смех, невысказанное. Когда она вышла с новой, короткой стрижкой, ей стало легче. Будто кто-то ушёл — тот, кто слишком долго сидел внутри и мешал дышать.
Купила пирожок с капустой, съела прямо на улице. Зашла в книжный и взяла самую ненужную книгу — «Лекции по метафизике». Просто чтобы доказать себе: она может. Выбирать. Быть странной. Быть собой. Внезапно рассмеялась. По-настоящему. Без причины. Слёзы брызнули из глаз, прохожие оборачивались. Но ей было всё равно. Потому что впервые это была она — смеющаяся, живая.
Вечером вернулась домой. Мать стояла у окна, в той самой кофте, в которой варит щи по воскресеньям.
— Где была?
— Просто гуляла.
— Жива?
— Да.
— Ну и слава богу, — сказала мать и поставила кастрюлю на плиту.
Ели молча. Ложки звенели. Свеча на подоконнике дрожала.
— Завтра уволюсь, — сказала Аня. — Пойду на курсы. Пока не знаю на какие.
— Главное, чтоб не молчала, — ответила мать. — Молчание — как плесень. Всё съедает.
Аня кивнула. Потому что в этот понедельник, в городе, заваленном мокрым снегом и усталыми людьми, она впервые за долгое время почувствовала себя — не нужной, не должной, не правильной. А просто собой. И больше ничего не требовалось.
