Благородный предатель — исповедь в пустоту
Мы познакомились в том возрасте, когда каждое чувство кажется роковым. Сергей — долговязый, угловатый парень с гитарой через плечо и потрёпанной тетрадью, испещрённой корявыми стихами. Он дежурил меня у подъезда после уроков, делая вид, будто шёл мимо, и улыбался так, как умеют только наивные мальчишки.
— Аня, послушай новую, — бормотал он, цепляясь за струны.
Я слушала. Даже если голос срывался, а стихи напоминали дешёвую открытку. Но в его глазах горело столько нежности, что я не могла уйти.
После школы нас раскидало по разным городам: я подала документы в пединститут в Нижнем Новгороде, он — в политех в Самаре. Но Сергей не переставал писать. То звонил на общажный таксофон, то присылал смятые открытки с надписями: «Без тебя даже солнце тусклое, моя золотая». Он приезжал ко мне на переполненных электричках, тратил последние рубли, чтобы провести вместе хоть пару часов.
Особенно запомнился случай, когда я слегла с гриппом, а он появился под окном в третьем часу ночи с липовым чаем в термосе. Барабанил в стекло: «Ну кто о тебе позаботится, если не я?» А я, завернувшись в бабушкин плед, плакала от того, что мне так безумно повезло.
После диплома Сергей сделал предложение — без пафоса, без колец, на той самой ржавой лавочке у родной школы:
— Выходи за меня, Аня.
В его глазах было то же выражение, что и в восемнадцать.
— Только если поклянёшься не превратиться в скучного офисного планктона! — фыркнула я.
— Клянусь красным знаменем!
Мы планировали переезд в Москву, но мать Сергея слегла с инсультом. Остались в родном посёлке. Он устроился продавцом в магазин бытовой техники, я — учительницей в сельскую школу. Всё было ненадолго. Как нам казалось. Но временное оказалось пожизненным.
Снимали разваленную хрущёвку, пили растворимый кошевровский кофе, танцевали на потёртом ковре под хриплый кассетник. Когда Сергея впервые премировали, он повёл меня в ресторан, где чек за десерт равнялся его трёхдневной зарплате. «Зато ты улыбнулась», — прошептал он, целуя мои пальцы.
Потом умерла свекровь. Мы получили трёшку в наследство и решили завести ребёнка. Сергей мечтал о рыжей дочке, моей копии. Но родился сын. Он прожил ровно месяц.
И после этого всё покатилось под откос.
Мы не умели горевать вместе. Привыкли смеяться над невзгодами, а тут боль загнала нас по разным углам. Он с головой ушёл в работу, я — в чёрную тоску. Когда немного пришла в себя, уволилась из школы — не могла смотреть на чужих детей.
Через два года Сергея повысили, но ему стало мало. Уволился, загорелся своей фирмой. Говорил: «Знаю конъюнктуру, есть знакомства, нашёл свободную нишу». Не соврал. Через год у нас появилась иномарка, гардероб из бутиков, путёвки в Турцию. Я не узнавала свою жизнь.
Но с деньгами исчезло тепло. Мы стали чужими. Я пыталась — стряпала его любимые драники, звала в кино, собирала гостей. Он лишь отмахивался: «Позже». Позже так и не наступало.
Мать всё чаще вздыхала: «Анечка, семья без ребёнка — как дом без фундамента». Я готова была попробовать снова. Но Сергей избегал разговоров. На мои намёки отвечал коротким «не сейчас» и уходил в телефон.
— Прошло уже семь лет, — рискнула я как-то за ужином.
Он швырнул вилку на тарелку:
— Хватит.
— Но почему? Мы же…
— Нет, Аня. Всё.
Он вышел, оставив меня наедине с дорогой фарфоровой посудой и ледяной пустотой.
Тогда появился Игорь. Сам Сергей привёл его — якобы как компаньона. Статный, с правильной речью, знал толк в искусстве. Как-то вручил мне каталог Шагала.
— Сергей говорил, вы обожаете авангард.
— Он перепутал, — усмехнулась я. — Я люблю импрессионистов.
Игорь улыбнулся:
— Тогда приглашаю васв галерею на выставку Моне — завтра в семь.
