Что она нашла в нём — спустя десять лет
Казалось, мы ждали этой встречи целую вечность. Ровно десять лет прошло с последнего звонка в нашей сельской школе под Рязанью, и вот — почти весь наш 11-Б снова собрался в знакомом классе. Все, кроме Петра, которого закружили бесконечные командировки, и Надьки, оставшейся дома с новорождённым.
И вдруг дверь открылась — и вошла она.
Марьяна.
Та самая. Та, из-за которой когда-то у половины класса перехватывало дыхание. Та, чья улыбка в школьном коридоре лишала почвы под ногами. И вот она снова среди нас. Только теперь с кольцом на безымянном пальце и той же тихой улыбкой, будто время над ней не властно.
— Илюша, ты совсем не изменился! — бросила она через стол.
Я хотел ответить что-нибудь остроумное, но в горле пересохло. Всё, как тогда. Только теперь уже не семнадцать.
В одиннадцатом классе мы, пацаны, вели себя как дураки. Шестеро здоровых лбов были по уши влюблены в одну девчонку. В Марьяну. Умница, красавица, круглая отличница. А главное — с каким-то внутренним светом. Она дружила со всеми, ни с кем не заигрывала, никого не выделяла. И этим сводила с ума ещё сильнее.
— Чего вы за ней бегаете, как псы за колбасой? — зло шипела Таня Семина, девчонка с соседней парты.
— А тебе завидно? — огрызался Ванька.
Я тогда не заметил, как сжались её кулаки. Не понял, что глаза блестят не от злости — от слёз.
Марьяна же всё чаще оставалась после уроков с Серегой Никитиным. Тихоня, скромный, незаметный. Тот, про кого обычно говорят «никакой». Но он носил ей портфель. Ходил с ней в библиотеку. И слушал.
— Что она в нём нашла? — кипел я. — Ну тряпка же!
— Зато терпения у него больше, чем у нас всех вместе, — усмехался Ванька.
Девчонки нашей Марьяне завидовали люто. Особенно Танька. Мы этого не видели — были ослеплены. А потом случилось то, что добило нас окончательно.
Обычный учебный день. До обеда. Марьяна вошла в класс, села за парту — и вдруг вскочила с криком. Вся её спина и платье были залиты густым вишнёвым киселём. В тот день его как раз давали в столовой. Пятно выглядело отвратительно. Марьяна, пылая от стыда, выбежала. А мы — начали орать друг на друга. Подозрения летели, как камни: «Ты из ревности!», «Ты специально!», «Это точно она — Семина!» И я был уверен — это сделала Таня. Просто не мог простить.
С тех пор наш «дружный» класс развалился. Обиды копились, подозрения разъедали изнутри. На выпускной мы не поехали. Не сделали ни одного общего фото. Только аттестаты — и по домам. Классная тихо плакала в учительской. Мы молчали.
А сегодня…
Сегодня Марьяна сидит напротив. Та же улыбка, но спокойнее, взрослее. Оказалось, это она всех разыскала — через соцсети. Создала группу. Собрала наш разбросанный класс сначала в сети, а потом — и вживую. И мы вдруг вспомнили, что когда-то были близки. Что мы — часть чего-то большего. Мы снова сидели в том самом классе и смеялись. Будто время свернулось в кольцо.
А потом Марьяна позвала кого-то из коридора. В класс вошёл высокий парень. Лицо — знакомое до боли. Это был её младший брат — Алёшка, которого мы запомнили тощим, вечно сопливым пацаном.
— Давай, говори! Ты же обещал! — подтолкнула его Марьяна.
Алёшка заёрзал. Потом выпалил:
— Это я тогда разлил кисель. Марьяна заставила меня дважды переписать домашку, вот я и… ну… отомстил.
Тишина повисла в воздухе. Мы лишились выпускного — из-за пацана и пары ложек киселя. Хотелось и смеяться, и плакать.
Позже все делились новостями: кто где, у кого сколько детей. Я молчал. Моя жизнь не стоила рассказов. А Марьяна вдруг встала и обняла за плечи Серегу. Того самого. Тихоню. Скромнягу.
— Мы женаты уже пять лет, — сказала она просто, будто о погоде.
Я стиснул зубы. Нет, не от злости. От боли. Потому что даже спустя годы не смог отпустить ту школьную мечту.
Позже, когда шум утих, я подошёл к Сереге:
— Как ты это сделал?
Он посмотрел на меня с улыбкой.
— Помнишь, она ногу сломала после школы? Каталась на коньках.
Я кивнул. Отлично помнил. Даже заходил раз — с пряниками. Постоял у двери, ушёл.
— А я приходил каждый день. Убирал, готовил, помогал. Читал ей. Потом просто сидел рядом. А однажды она заплакала. Сказала, что боится не встать. Я пообещал, что если не сможет ходить — буду носить её на руках. Всю жизнь.
Я кивнул, допил рюмку:
— Ты заслужил её. Ты не просто ждал — ты был.
— Я просто любил её. Без условий. Без расчётов. Без надежды.
Когда я уже собирался уходить, меня догнала Таня Семина.
— Илья, стой! На посошок?
Я обернулся. Она протянула стопку:
— Ну что, герой? Проиграл?
Я оглядел зал: Алёшка мирно спал, обняв пустую бутылку, Серега поправлял Марьяне волосы, а Таня — красивая, взрослая — смотрела на меня, будто на мечту, которую ждала слишком долго.
— Нет, — сказал я, чокаясь. — Просто не был достоин.
— Десять лет ждала этих слов, — тихо ответила она. — Теперь можешь быть свободен. Мальчик моей юности.
И я вдруг понял, как же был слеп. Как ни разу не провожал её. Как не видел, что она всегда была рядом.
— А может, всё-таки прогуляемся? — тихо предложил я, кивая в сторону двери.
Она замерла. Потом накинула пальто:
— Только без дурацких сантиментов, Илья. Я уже не та глупая девчонка.
— И не надо. Мне бы просто… узнать тебя заново.
И мы вышли. В тихий рязанский вечер, где, может быть, спустя десять лет, всё только начиналось.
