Благородный предатель — история одной иллюзии
Мы встретились в ту пору, когда любая влюблённость кажется промыслом судьбы. Сережа был нескладным парнем с гитарой через плечо и потрёпанной тетрадью, испещрённой корявыми строчками стихов. Он поджидал меня у подъезда после школы, делая вид, будто оказался здесь случайно, но всегда улыбался так, словно не умел кривить душой.
— Аня, послушай новую песню, — шептал он, едва касаясь струн.
Я слушала. Пусть голос его сбивался, а строки звучали наивно и слащаво, но в глазах у него горел такой свет, что нельзя было просто отмахнуться.
После школы нас разбросало: я уехала учиться в пединститут в Воронеж, он — в политех в Рязани. Но Сережа не перестал писать. То звонил по телефону в коридоре общаги, то присылал помятые открытки с надписями вроде: «Без тебя мир тусклый, моя золотая». Он приезжал ко мне на последние деньги, меняя три электрички, лишь бы провести вместе хоть вечер.
Помню, как однажды я слегла с высокой температурой, а он появился под окнами в три часа ночи с термосом и лекарствами. Стоя на тротуаре, шептал в стекло: «Видишь, без меня тебе не обойтись». А я, завернувшись в плед, плакала оттого, что так любима.
После института Сережа сделал мне предложение — просто, без колец и пафоса, на той самой скамейке в сквере, где мы впервые поцеловались:
— Выходи за меня, Аня, — сказал он, и глаза его были такими же, как в семнадцать.
— Только если поклянёшься никогда не превратиться в скучного чиновника в галстуке, — рассмеялась я.
— Клянусь!
Мы мечтали о Москве, но мать Сережи тяжело заболела. Остались в родном городе. Он устроился в магазин бытовой техники, я — в сельскую школу. Всё это, как мы думали, ненадолго. Но временное стало вечным.
Мы ютились в разбитой однушке, пили дешёвый кофе и танцевали на потёртом ковре под хриплый магнитофон. Когда его впервые премировали, он повёл меня в ресторан, где десерт стоил больше его недельного заработка. «Но оно того стоит», — пробормотал он, целуя мои пальцы.
Потом умерла свекровь. Нам досталась её трёшка, и мы решились на ребёнка. Сережа грезил о голубоглазой девочке, похожей на меня, но родился мальчик. Он прожил лишь месяц.
И после этого что-то сломалось.
Мы не умели скорбеть вместе. Беззаботные, привыкшие отшучиваться, теперь разошлись по разным углам. Он зарылся в работу, я — в тоску. Когда смогла встать с постели, ушла из школы — не могла смотреть на чужих детей.
Через пару лет Сережу повысили, но ему казалось мало. Уволился, решил открыть своё дело. Говорил: «Знаю рынок, есть связи, нашёл свободную нишу». Он не ошибся. Через год у нас был новый автомобиль, дорогие вещи, поездки за границу. Иногда я просыпалась и не верила, что это моя жизнь.
Но с деньгами ушла близость. Мы почти не говорили. Я пыталась вернуть его — готовила любимые блюда, звала в театр, затевала семейные ужины. Он отмахивался: «Потом». Но «потом» не наступало.
Мать вздыхала: «Аня, семья без детей — не семья. Не откладывай». Я была готова. Но Сережа отводил глаза. На мои вопросы отвечал кратко и жёстко:
— Нет. Хватит.
Однажды я не выдержала:
— Прошло шесть лет…
Он швырнул вилку на тарелку:
— Прекрати.
— Почему? Мы же…
— Нет, Аня. Всё.
Он ушёл из кухни. А я осталась среди дорогого фарфора и этой давящей пустоты.
Потом появился Игорь. Его Сережа привёл сам — якобы как партнёра. Высокий, обходительный, с изысканными манерами. Предлагал билеты на выставки, цитировал поэтов, слушал. Как-то, не глядя, протянул мне альбом с репродукциями Кандинского.
— Сережа сказал, вы обожаете Кандинского.
— Он ошибся, — усмехнулась я. — Мне ближе Ван Гог.
Игорь улыбнулся:
— Тогда поговорим о Ван Гоге. В кафе?
Я промолчала. Но он не отступал. Букеты, театр, долгие разговоры. В конце концов я спросила у Сережи:
— Ты в курсе, что Игорь за мной ухаживает?
— Сходи с ним, — пожал плечами он. — Тебе же скучно.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Он хороший человек, Аня. И ты ему нравишься.
Я оцепенела. В его взгляде не было ни боли, ни ревности — только холодное спокойствие, будто он давно всё рассчитал.
— У тебя есть другая, да?
— Да. Но я не хочу, чтобы ты страдала. Хотел, чтобы ты не осталась одна.
Я рассмеялась. Глухо, почти безумно:
— То есть ты подсовывал мне его, чтобы самому не выглядеть подлецом?
Он молчал. Телефон дрогнул в его руке — и в глазах мелькнула та самая искра. Та, что когда-то горела только для меня.
— Иди, — прошептала я. — Она ждёт.
Мы стояли в нашей идеальной кухне. А между нами лежало всё, что уже нельзя было вернуть.
— Прости, — выдохнул он.
Но прощения не было. Он не просто ушёл. Он сделал так, чтобы казаться благородным. Чтобы остаться без вины. Чтобы проигравшей в этом спектакле оказалась я — с подаренным «новым мужем» и отравленной памятью о том, что когда-то было любовью.
Я собрала вещи на рассвете. Без криков. Без слёз. Такси свернуло за угол, и вдруг я вспомнила, как этот долговязый парень с гитарой когда-то шептал мне:
— Аня, я научусь писать настоящие стихи.
Настоящие стихи он так и не написал. Зато научился лгать так, что, кажется, верил сам себе.
