Благородный предатель — история одной иллюзии
Мы встретились в то время, когда любое чувство кажется судьбой. Дима был неуклюжим, тощим парнем с гитарой за плечами и помятым блокнотом в руках, где корявым почерком были написаны его стихи. Он поджидал меня у подъезда после школы, делая вид, что оказался здесь случайно, и всегда улыбался по-детски наивно.
— Наташа, послушай новую песню, — шептал он, перебирая струны.
Я слушала. Даже если голос его фальшивил, а стихи были слащавыми до тошноты. Но в его глазах горело столько нежности, что я не могла отказать.
После школы нас раскидало: я поступила в пединститут в Воронеже, он — в политех в Ростове. Но Дима продолжал писать. Иногда звонил на общажный телефон, иногда присылал смятые открытки с надписями вроде: «Без тебя весь мир тусклый, моя золотая». Он приезжал ко мне на перекладных, тратил последние рубли, чтобы провести рядом хотя бы вечер.
Помню, как однажды я слегла с температурой, и он появился под моим окном с термосом и таблетками глубокой ночью. Шептал сквозь стекло: «Я же говорил, без меня ты пропадешь». А я стояла, кутаясь в одеяло, и плакала от счастья.
После института Дима сделал мне предложение — просто, без колец и пафоса, на той самой скамейке в парке, где мы впервые поцеловались:
— Выходи за меня, Наташа, — сказал он, и глаза у него были такие же, как в восемнадцать.
— Только если пообещаешь не превратиться в скучного офисного работника, — засмеялась я.
— Клянусь нашим первым поцелуем!
Мы планировали переехать в Москву, но мать её тяжело заболела. Остались в родной деревне под Тулой. Он устроился в магазин бытовой техники, я — в сельскую школу. Всё казалось временным. Так мы думали. Но временное стало вечным.
Мы снимали разваленную однушку, пили самый дешёвый чай, устраивали «танцы» на потрёпанном ковре под музыку с кассетника. Когда Диму впервые премировали, он повёл меня в ресторан, где счёт за ужин был больше его зарплаты за неделю. «Зато ты счастлива», — сказал он, целуя мне руку.
Потом умерла свекровь. Нам досталась её квартира, и мы решили завести ребёнка. Дима мечтал о дочке, похожей на меня, русоволосой. Но родился сын. Он прожил всего месяц.
И после этого всё покатилось под откос.
Мы не умели скорбеть вместе. Привыкли жить налегке, с шутками, с побегом от проблем. А боль развела нас по разным углам. Он зарылся в работу, я — в тоску. Когда смогла встать, ушла из школы — не могла смотреть на чужих детей.
Через пару лет Диму повысили, но ему и этого было мало. Уволился, решил открыть своё дело. Сказал: «Разбираюсь в этом, есть знакомые, нашёл свободное место». Он не ошибся. Через год у нас была машина, новые вещи, отпуск в Сочи. Я не верила своим глазам.
Но с деньгами ушла теплота. Мы почти не разговаривали. Я пыталась — готовила его любимые блюда, звала в кино, собирала гостей. Он лишь отмахивался: «Потом». А «потом» так и не приходило.
Мать всё чаще говорила: «Наташа, семья без ребёнка — не семья. Рискуй, не жди, потом будет поздно». Я хотела. Я была готова. Но Дима отводил взгляд. Когда я заговаривала об этом, он лишь коротко отвечал «нет» и замыкался.
— Прошло семь лет, — сказала я однажды, — может, пора?
Он резко положил вилку:
— Хватит.
Я опешила:
— Почему? Мы же семья…
— Нет, Наташа. Не надо.
Он встал из-за стола. А я осталась в этой роскошной кухне, с дорогой посудой и ощущением пустоты.
Тогда появился Сергей. Его Дима привёл сам — как партнёра. Высокий, воспитанный, с хорошими манерами. Приглашал в галереи, знал всех художников, умел слушать. Один раз, не глядя, протянул мне альбом с Кандинским.
— Дима сказал, вам нравится Кандинский.
— Он ошибся, — усмехнулась я. — Мне ближе Репин.
Сергей улыбнулся:
— Тогда обсудим Репина. За кофе?
Я не ответила. Но Сергей не сдавался. Билеты на балет, розы, разговоры. Я решила поговорить с Димой:
— Слушай, Сергей зовёт меня на выставку. Он ведёт себя как…
— Сходи, — перебил он. — Тебе же скучно.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Он хороший человек, Наташа. И ты ему интересна.
Я онемела. Он смотрел на меня без тени боли. Спокойно. Будто ждал этого момента.
— У тебя есть кто-то, да?
— Да. Но я не хочу, чтобы тебе было плохо. Просто хотел, чтобы ты не осталась одна.
Я засмеялась. Горечью. Почти истерично:
— То есть ты подталкивал меня к нему, чтобы самому не чувствовать себя подлецом?
Он промолчал. Телефон дрогнул. Он глянул на экран — и в глазах мелькнула та самая искра. Та, что раньше горела только для меня.
— Иди, — прошептала я. — Она ждёт.
Мы стояли в нашей идеальной кухне. А между нами было всё, что уже нельзя было вернуть.
— Прости, — выдохнул он.
Но прощения не было. Он не просто ушёл к другой. Он сделал всё, чтобы выглядеть благородным. Чтобы не быть виноватым. Чтобы в этом спектакле проигравшей осталась я — с подаренным «новым мужем» и отравленным чувством долга.
Я собрала вещи утром. Без криков. Без слёз. Такси свернуло за угол, и вдруг я вспомнила, как этот тощий парень с гитарой когда-то шептал:
— Наташа, я научусь писать для тебя настоящие стихи.
Он так и не научился. Зато научился врать так, что верил сам.
