Он просто взял и ушёл… А она ведь дышала им
Прожили вместе семь лет. Семь лет, где Танечка выкладывалась по полной — как по учебнику “идеальной жены”: вылизанная квартира, борщи по воскресеньям, терпение, когда он смотрел футбол вместо её дня рождения. Она выучила эту роль на пятёрку — чтобы быть незаменимой, как мамин борщ. Так боялась снова стать ненужной, что забыла, каково это — хотеть чего-то для себя.
А он всё равно ушёл.
Без сцен, без криков. Как будто за хлебом вышел:
— Тань, я встретил другую. Всё.
Она кивнула. Молча собрала его вещи: носки с дыркой на мизинце, тот самый свитер “как у Нагиева”, даже зарядку для телефона сунула сверху — вдруг забудет. Сунула в руки тюбик геля после бритья:
— Возьми, у тебя закончился.
И только когда дверь щёлкнула, её накрыло. Осела на пол в коридоре, прижавшись лбом к стене. Рыдала не из-за него — из-за себя. Опять не срослось, опять её “идеальность” оказалась никому не нужной.
Первой примчалась Ленка — в тапках на босу ногу, с тортом “Наполеон” из соседней “Пятёрочки”. Таня сидела, уставившись в стену, будто там внезапно появились субтитры к её жизни. Подтянулись остальные подруги — с пирогами, с “Киндзмараули”, с готовностью ругать всех мужиков этого мира.
— Да он просто свинья! — орала Ирка, размахивая вилкой.
— Тебе повезло, что он слинял! — убеждала Надька.
Таня молчала. Слова пролетали мимо, как воробьи за окном.
А потом враз взяла слово Светка — та самая, что всегда резала правду-матку без анестезии:
— Хватит сопли жевать. Вернётся, как миленький. Где ещё найдёт такую — и пельмени лепит, и носки штопает? Только вот вопрос — оно тебе надо?
Подруги зашикали, но Таня вдруг хрипло рассмеялась:
— Да пошёл он в баню…
И в этом смехе не было злости. Было что-то другое — будто кто-то наконец распахнул форточку в душной комнате. Бабы — они ведь такие: могут годами терпеть, прощать, ждать. Но когда чаша переполняется — поднимаются, отряхивают коленки и идут дальше.
Потому что теперь-то они живут не для кого-то.
А для себя.
